Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

— Ну хорошо. — Тиберий хлопнул в ладоши, давая рабу знак наполнить чаши, — О еде мы еще поговорим с тобой, Сеян. А теперь выпьем за удачу.

— За твою удачу, цезарь!

Они выпили и некоторое время ели молча, утоляя голод.

— Не подобает доброму хозяину мучить гостя вопросами, — наконец сказал Тиберий, — Но считай, что ты на службе, Сеян. Как ты оцениваешь то, что произошло сегодня? Отвечай прямо и только то, что думаешь сам.

— Сегодня был твой великий день, цезарь, — ответил Сеян. Он знал, что хозяин задаст этот вопрос, и был готов к нему. — Я любовался тобой — прости, но другого слова не могу придумать. Именно — любовался. Ты с такой легкостью делал из них овец!

— Вот как? Овец? — хмыкнул Тиберий, — Забавно.

— Но не все из них готовы стать овцами, цезарь. Я наблюдал за ними и увидел, что у тебя много врагов. Ах, если бы я мог до них добраться!

— И о врагах мы еще поговорим, — пообещал Тиберий. — Ты до них доберешься. Так, значит, я был прав сегодня, по-твоему?

— Это было гениально, цезарь! Невозможно было поступить лучше. Они все были как на ладони — и твои враги, и твои друзья!

— Вот почему ты нравишься мне, Сеян, — проговорил Тиберий сквозь разжевываемую устрицу. — Ты все понимаешь. Надеюсь, поймешь, что твоя верность будет для тебя самым выгодным делом. Ты можешь стать мне другом, — продолжал Тиберий, прожевав наконец устрицу и проглотив ее, — Не надо, не надо меня благодарить. Сначала заслужи. Да, ты прав — я сегодня получал удовольствие. А скажи-ка, что меня больше всего развлекало?

— Кажется, я догадываюсь, цезарь! — воскликнул Сеян, ободренный словами Тиберия, — Это было — хоть в комедию вставляй! Из них далеко не все такие тупые, как Мессала. А ты их заставил играть в твою игру. Вот они друг перед дружкой выделывались! Просто соревнование устроили. А ведь нужно было еще не забывать о трауре по Августу — прости, что говорю так откровенно.

— Мне и нужна откровенность.

— На иного глядя, можно было со смеху лопнуть. Покричит, покричит, потом спохватится: «Не слишком ли я расшумелся, когда положено горевать?» Сразу скиснет. И опять спохватится: «А не слишком ли я кислый?» И опять вопит. Стоило на это поглядеть, цезарь, очень стоило!

— Да, Сеян. Я не ошибся в тебе. Завтра, возможно, ты еще и не такое увидишь, — сказал Тиберий. — Но веселиться будет некогда. Внимательно смотри и запоминай. О своих наблюдениях сделаешь мне подробный отчет. Ты понял?

— Слушаюсь, цезарь.

Больше в этот вечер о делах не говорили. Беседа пошла о разных пустяках, вроде тех же устриц и способах их приготовления. Сеян уже справился с неловкостью (если вообще ее испытывал), словно ему было не привыкать ужинать с императором. Он был отличным собеседником — непринужденным в разговоре, остроумным, умеющим подхватывать мысль собеседника на лету. Он очень нравился Тиберию, этот Элий Сеян, а значит, имел большое будущее. Прислушиваясь к своим ощущениям, Тиберий радовался и тому, что не испытывает к собеседнику физического влечения. Оно было бы очень некстати, потому что Сеян был слишком драгоценная находка. Тиберий чувствовал, что Сеян не откажет ему и в любви, если попросить. Но он нужен был Тиберию, как друг, а любовь неизбежно завела бы их отношения в такие дебри, что — кто знает — не разделил бы тогда Сеян судьбу многих? Того же фараончика, милого Калиба, которого До сих пор приятно вспоминать.

Беседа не затянулась. Зная, что время для долгих ужинов еще придет, Тиберий, не церемонясь, отправил Сеяна домой, приказав завтра явиться сюда чуть свет. После чего пошел спать, чтобы как следует набраться сил перед завтрашними сенатскими спорами.

Он собирался поиграть с сенаторами еще дня три, но вышло не совсем так.

Во-первых, ему уже самому начало надоедать это представление. Он решил продержаться до вечера, непрерывно отказываясь и жалуясь на старость и нездоровье. А вечером — дать свое принципиальное согласие. Или, если хватит терпения и желания, заявить, что склонен к согласию.

И во-вторых, сенаторы, словно сговорившись (наверное, так оно и было), вели себя немного по-другому, чем вчера. Слезных просьб было, разумеется, не меньше, но в их хоре можно было расслышать и недоуменные, и даже сердитые голоса. Квинт Гатерий, например, громко крикнул:

— Правь или уходи!

И кое-кто (Тиберий посмотрел: Сеян запоминал, кто именно) поддержал Гатерия. Это немного отрезвило. Даже, пожалуй, напугало, и Тиберий, еще раз сказав, что управление империей было по плечу лишь такому титану и божеству, каким был Август, стал сдавать свои позиции.

— Хорошо, я согласен, если вы так просите, господа сенаторы! — прокричал он.

Шум стал утихать.

— Я согласен, — продолжал Тиберий, — взять на себя одну часть управления. Только одну!

И тут вмешался язвительный Азиний Галл. Он как будто ждал такого заявления, потому что, не давая Тиберию договорить или еще раз пожаловаться на здоровье, спросил:

— Хорошо, Тиберий. Но скажи нам, какую именно часть ты хотел бы взять в управление?

Тиберий молчал, сжав зубы от злости: он не знал, как ответить Галлу. Азиний Галл все прекрасно понял, и притворяться перед ним дальше было просто глупо. Он лишь сверкнул на Галла взглядом и стал ждать продолжения.

— Прости меня, если мой вопрос поставил тебя в затруднительное положение, — сказал Азиний, — Но я для этого и задал его. На этот вопрос нет ответа, Тиберий Цезарь. Империю нельзя разделить ни на какие части. Она создана Августом, и создана для одного человека. Итак, тебе предлагают империю. Бери ее или отказывайся!

И Тиберию пришлось сказать, что он согласен.

— Но только до тех пор, господа сенаторы, пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости! — все же добавил он.

Под гром рукоплесканий и восторженных возгласов Тиберий был утвержден на посту императора — единовластного правителя Рима, провинций и армии. Для империи начиналась новая эпоха — и это все понимали, даже такой аристократ и остроумец, как Азиний Галл. Вместе со всеми он приветствовал Тиберия, и в жесте его не было неискренности.

Однако начало новой эры было несколько омрачено нелепым случаем. Когда император выходил из сената, Квинт Гатерий (то ли в порыве раскаяния, то ли еще продолжая шутить) бросился к его ногам и обхватил их с воплем:

— Прости мне мои слова, великий цезарь!

Это получилось так неожиданно, что Тиберий отпрянул в сторону, но, так как ноги были уже обхвачены, не удержался и сел на пол. Мгновенно над Гатерием вознеслись палицы и копья подоспевших батавов, и если бы Тиберий (потом спрашивавший себя — зачем он это сделал) не остановил их окриком, то сенатор был бы убит.

Назавтра император Тиберий Цезарь Август принимал на Форуме присягу верности от всего римского народа.