Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

О самоубийстве узнали утром. Для всех это было доказательством вины Пизона — разве он стал бы убивать себя, если бы надеялся оправдаться? Но Тиберий, завершая дело в сенате, добился все-таки оправдания, так как прямых улик против Пизона не было найдено (это он сделал для того, чтобы поставить на место друзей Германика, добивавшихся справедливости).

Планцине, безутешной вдове, также не удалось отвертеться от суда. Но для нее суд прошел почти безболезненно: она только рыдала и клялась в своей невиновности, а Мартины, способной подтвердить обвинения, не было в живых.

Таким образом смерть Пизона искупила все. Его семья не пострадала — не была лишена имущества. Единственным членом семьи, понесшим наказание, стал сын Пизона, вместе с ним воевавший против Сенция, но и он отделался легко: всего лишь на год был изгнан из Рима.

Процесс над убийцами Германика произвел на жителей тягостное впечатление. С одной стороны, Пизон, конечно, был мертв, но с другой — признан невиновным. Ломающая от горя руки Планцина как-то не вязалась с образом коварной интриганки и отравительницы и вызывала скорее чувство брезгливости, чем желание отомстить. Словом, все чувствовали себя обманутыми.

Тиберий вновь начал проявлять активность. Сразу же после окончания процесса он потребовал у сената принятия жестких мер против нарушения нравственности: замеченные в прелюбодеянии жены и мужья отныне должны были в лучшем случае высылаться из столицы без единого гроша, а всякому, кто доносил о примерах безнравственного поведения, полагалась большая денежная награда. Так что у граждан появились новые причины для страхов и размышлений, кроме скорби о несчастной судьбе Германика. Состоявшиеся в конце декабря сатурналии [71] Сатурналии — праздник Сатурна у римлян. Сатурналии напоминали о Золотом веке, когда правил Сатурн, когда не было разницы между рабом и господином, когда рабы были свободны. Своим раскованным и радостным характером сатурналии напоминали карнавалы. прошли так, словно в городе была чума: все ограничилось официальными мероприятиями, и не было обычного веселья, народных гуляний, песен и смеха.

Вскоре Рим зажил своей обычной жизнью.

Элий Сеян в дополнение к тому, что был особым доверенным лицом и другом Тиберия, префектом гвардии и вторым человеком в государстве, получил должность претора и вместе с ней — право подвергать суду любого человека из какого угодно сословия, будь тот хоть консулом. Статуи Сеяна уже были установлены во всех общественных местах — на площадях и в театрах, а Тиберий все ставил новые. Дошло даже до золотого изображения Сеяна — как высшей награды за верную службу отечеству и цезарю. Бюст его был помещен в каменную нишу, пристроенную к храму Августа, недалеко от Форума, — и гражданам предписывалось отдавать ему почести.

Этот золотой бюст Сеян заслужил. Ему пришла в голову гениальная идея, касающаяся преторианской гвардии. До этого времени гвардейцы были расквартированы по постоям, что создавало определенные неудобства: большую часть времени они находились в среде римских граждан, поневоле проникались их интересами, начинали сочувствовать их Нуждам. Конечно, воинская дисциплина и строгость центурионов не позволяли гвардейцам распускаться, но все же у них стал появляться соблазн порассуждать, прежде чем повиноваться. Недавние события это подтвердили: когда город был взбудоражен злостными слухами о том, что Тиберий приказал убить Германика, гвардия вела себя странно: не бунтовала, но и не собиралась, по всей видимости, защищать доброе имя императора.

Сеян же предложил простое решение: собрать всю гвардию в одном месте и там содержать, запрещая самовольные отлучки в город под страхом телесных наказаний, а то и смертной казни. Преимущества это давало огромные, и Тиберий сразу ухватился за предложение Сеяна. На Виминальском холме было расчищено пространство для лагеря. В несколько месяцев, с привлечением большого числа строителей и рабов, там все благоустроили — и гвардия переселилась. Теперь она вся была под единым присмотром, и если бы возникла нужда мобилизовать ее против беспорядков — это было бы сделано в считанные минуты. А щедрыми подачками и наградами завоевывалась преданность гвардии императору.

Тиберий, впрочем, почти не пользовался услугами преторианцев. Его личная охрана состояла из германцев-батавов, преданных ему как божеству. Любой телохранитель Тиберия без колебаний пронзил бы своим копьем всякого, повинуясь малейшему движению брови хозяина. Только с такой охраной Тиберий чувствовал себя более или менее в безопасности.

Хотя полной уверенности в том, что его жизни и положению ничего не угрожает, у Тиберия не было. Сеян исправно докладывал ему о действиях Агриппины и ее друзей, образовавших целую тайную партию. Пожалуй, с этой стороны опасность Тиберию грозила самая реальная. Все помнили о той клятве отомстить, которую Агриппина заставила произнести Друза Младшего, всем было известно, что друзья и соратники Германика по-прежнему считают Тиберия убийцей. Наконец, подросли оба старших сына Агриппины и Германика — Нерон и Друз, и агенты Сеяна, внедренные в окружение этих юношей, постоянно сообщали об их настроениях. Особенно несдержан на язык был Нерон. Стоило ему провести вечер за ужином с друзьями — и он наговаривал столько, что хватило бы на две смертные казни и ссылку вдобавок. К тому же Нерон был поразительно похож на Германика — так похож, что Тиберий вздрагивал всякий раз, когда встречался с ним. Впрочем, эти встречи случались нечасто, потому что и Агриппине, и ее детям доступ во дворец Тиберия был закрыт, да они и сами не горели желанием навещать императора.

Сеян был единственным человеком, который бывал во дворце по нескольку раз на дню и даже проводил там ночи. Они все крепче привязывались друг к другу — Тиберий и Сеян.

Расправиться с партией Агриппины — вот была главная задача на текущий момент. Благодаря мудрой внешней политике Тиберия (он ни во что не вмешивался, не затевал новых войн и перестал сменять губернаторов провинций, выслуживших свой срок) нападение врагов извне стало маловероятным. Даже Германия успокоилась — Арминий был убит, Маробод коротал свои дни в Равенне под надзором, а новых героев среди германских вождей не появлялось; они поделили власть между собой и занимались тем, что дрались по мелочам друг с другом или совершали разбойничьи вылазки в соседнюю богатую Галлию за скотом и рабами, при этом не связываясь с тамошними римскими властями.

Против союзников Агриппины трудно было выработать единую стратегию. Они всегда были настороже, не прибегали (во всяком случае, пока) ни к каким действиям, не подпускали к себе доносчиков и не давали возможности обвинить их в прелюбодеяниях, оскорблении величества или богохульстве.