Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

Сеян, находившийся в Риме, неподалеку от сенатского здания в ожидании положительного решения, чтобы сразу начать аресты обвиняемых, понял, что находиться здесь ему опасно, и скрылся в преторианском лагере у Виминальского холма. Для этого ему пришлось проделать длинный кружной путь, избегая встреч с приверженцами Агриппины. Все городское население, казалось, было на ее стороне.

Оттуда, из лагеря своих гвардейцев, Сеян бросился к Тиберию. Выбирать удобное время для визита не было возможности, и, когда дежурное судно причалило к острову, была уже ночь и император спал. Сеян, имевший доступ к хозяину во всякое время суток, лично разбудил его.

— Беда, цезарь! — сказал он, глядя в искаженное страхом лицо Тиберия, — Сенат взбунтовался. Рим — тоже. Все висит на волоске.

Сеяну пришлось повторить все несколько раз, чтобы до впавшего в оцепенение Тиберия дошло. «О боги, — подумал Сеян, — как он мерзок в своем испуге. И как он уже стар — наверное, долго не протянет. Однако сейчас он мне нужен».

Как всегда, у Сеяна был готов план действий, за который император немедленно ухватился. Итак, он пишет сенаторам самое грозное письмо, какое только может, в письме обвиняет всех, не называя имен, в оскорблении императора. «Это стадо баранов, — сказал Сеян, — ненадолго забыло, что оно — стадо баранов, и вообразило себя стаей волков. Ничего, окрик императора приведет их в чувство, а потом неплохо бы провести по улицам Рима несколько преторианских когорт в полном вооружении». Тиберий одобрил и эту мысль.

Так и было сделано. Гвардия тяжелой поступью прошла через город — и народное ликование стихло. Сенат большинством голосов пересмотрел свое прежнее постановление. В этот же день были арестованы Агриппина, Нерон, Друз и все, чьи имена упоминались в докладе Сеяна.

Нерона отправили на крошечный островок Понцу, находящийся где-то на половине пути от Рима к Капри. Островок был совершенно не приспособлен для жизни — по рассказам людей, побывавших на нем, там не гнездились даже неприхотливые чайки и, разумеется, не было вовсе никакого жилья. Охрана, которая была послана на Понцу вместе с Нероном, состояла из одних германцев, причем таких, которые почти не говорили на латыни. Поскольку германцам дали понять, что их мытарства вдали от столицы будут продолжаться, пока жив узник, то сомнения в скором решении участи несчастного Нерона ни у кого не возникало.

Друзу, как ни странно, обвинение предъявили не в государственной измене, а в прелюбодеянии. Несколько замужних женщин дали показания о том, что Друз, пользуясь своим высоким положением императорского родственника, вынуждал их угрозами и силой вступать с ним в интимные отношения. Не ускользнуло от внимания судей и то обстоятельство, что Друз, принуждая этих целомудренных женщин отдаваться ему, проделывал с ними разные штуки, свидетельствующие о его врожденной порочности и склонности к извращениям. Слушая разбирательство дела Друза, многие сенаторы только удивлялись — как они могли раньше быть столь слепыми, что не разглядели у себя под носом такое чудовище. Впрочем, наказание Друзу было вынесено гораздо более мягкое, чем Нерону, и даже наказанием, собственно говоря, его можно было не считать. Друза поместили под домашний арест в одной из дальних комнат императорского дворца — до лучших времен, как все понимали. Вот пройдет некоторое время, шум вокруг имени Друза стихнет, и его выпустят. А пока арест и лишение свободы станет для юноши хорошим уроком и научит его с уважением относиться к замужним женщинам.

С Агриппиной и ее союзниками, которых набралось около ста человек, поступили строже.

Первым делом Тиберий затребовал Агриппину к себе на Капри. Ее доставили под усиленным конвоем как опаснейшую преступницу. Несколько дней держали в помещении с земляным полом, где не было даже небольшой скамеечки, чтобы сесть. Морили голодом, не давали воды. И лишь когда Тиберий спохватился, что может перегнуть палку и убить Агриппину раньше времени, то велел ее привести к себе.

Увидев ее, он поразился. Казалось бы, она, сломленная сразу столькими бедствиями, должна была уже превратиться в трясущуюся старуху. Но перед ним предстала женщина, не потерявшая присутствия духа и гордости. Глаза ее сверкали гневом на Тиберия. Вот такой, наверное, она была, когда защищала мост на Рейне и не позволила германцам вторгнуться в пределы империи. Она словно даже помолодела за эти дни!

— Хочу сообщить тебе приятную новость, — язвительно произнес Тиберий, как только смог справиться со смущением: Агриппина выглядела как героиня из легенды, и от этого Тиберий яснее ощутил всю мерзость своих дел. — Новость приятную и неожиданную — ты получаешь наследство своей мамочки.

Агриппина вздрогнула и, прищурившись, посмотрела на Тиберия, на которого до этого не глядела словно из гадливости.

— Ты удивлена, невестушка? — спросил Тиберий, чувствуя, что смущение уходит, уступая место раздражению, — Наверное, гадаешь: что за наследство? Ну не буду тебя томить. Тебе достается мамочкин остров — Пандатерия. Радуйся же!

Она опустила глаза и ничего не ответила. Что было отвечать — перед ней стоял человек, убивший ее мать, ее мужа, собиравшийся убить сыновей и, разумеется, ее саму, на том же самом острове, где томилась когда-то Юлия Старшая.

Тиберий еще что-то говорил ей, спрашивал, но Агриппина молчала. А ему очень хотелось услышать ее покаянные мольбы, просьбы о помиловании. Наконец, выйдя из себя, Тиберий приказал стоявшему рядом центуриону:

— Возьми лозу и бей ее, пока не заговорит!

Центурион, не меняя выражения каменного лица, привычным жестом вынул лозу из пучка и, так же, как бил своих солдат, наотмашь хлестнул Агриппину по спине. Она не вскрикнула, но согнулась от боли. Он хлестнул еще раз. Она нашла Тиберия помутившимся взглядом и разомкнула губы.

— Подумать только, — прошептала Агриппина, — а ведь я могла уговорить Германика выступить против тебя. Но не сделала этого. От какой гадины я избавила бы землю!

— А! — закричал Тиберий. — Вот ты и созналась!

Он подскочил к центуриону, выхватил из его руки лозу и принялся хлестать Агриппину по лицу и плечам — не разбирая.

— Ты не царствуешь, дочка? Не царствуешь? Не царствуешь? — с каждым ударом выкрикивал Тиберий.

Он бил ее долго, пока у Агриппины не лопнул глаз и она не потеряла сознание, обвиснув на руках поддерживавших ее солдат. Тут же, запретив держать ее на своем острове, Тиберий приказал везти ее на Пандатерию.

Ее увезли. Но на Капри еще оставалось с десяток человек, осужденных вместе с ней. Это все были уважаемые и известные в Риме люди, не ниже всадника. Был даже один бывший консул. Всем им предстояло умереть — и они это знали. Но не знали еще, что Тиберий не позволит им умереть просто так, без долгих и мучительных издевательств над ними.