Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

Наконец Сеян остался один. А консул как раз закончил чтение словами:

«…и прошу вас, отцы сенаторы, по совокупности преступлений вышеназванного Сеяна приговорить к смертной казни старинным способом. Подписано: Тиберий Цезарь Август».

Председательствующий закончил говорить, и в зале опять повисла тишина. Казалось, никто не отваживается даже дышать. И тем более неожиданно — как гром — прозвучал хриплый голос преступника Сеяна:

— Это все? Читай дальше! Там должно еще кое-что быть!

Но консул уже кивнул секретарю, и тот бегом кинулся наружу, за конвоирами. И пока несколько широкоплечих гвардейцев направлялись к Сеяну, в сенате поднялось небывалое ликование. Все словно забыли о сенаторском достоинстве — скакали и вопили, как дети, которым подарена долгожданная игрушка. Поистине, появись сейчас Тиберий в этом зале — его провозгласили бы богом среди людей, такую благодарность чувствовал к императору каждый. Даже тот, кто раньше пресмыкался перед Сеяном и сочинял по его требованию доносы на своих знакомых.

Макрон был человеком дела. Он даже не пожелал смотреть на казнь Сеяна — отдав необходимые распоряжения, он поехал в лагерь. Нужно было показаться гвардии в новом качестве, подтвердить обещание насчет пятидесяти золотых и даровать гвардейцам по случаю большого праздника три дня увольнения в город.

А Сеяна, потерявшего дар речи и весь свой напыщенный вид, отвезли к лестнице Гемоний и быстро отрубили ему голову. Тело бросили прямо тут — чтобы как можно больше людей смогло прийти и полюбоваться им — в кои-то веки у народа появился повод не погоревать, а порадоваться вблизи этого страшного места.

Голову Сеяна туг же унесли в общественные бани. Из нее получился самый замечательный мяч, в который когда-либо играли здесь. От желающих не было отбоя. Всем хотелось подбросить этот мячик руками, поддать его ногой, поднести его к лицу и сказать в самое ухо те слова, что копились в душе много лет. Когда пришло время стаскивать труп крючьями в Тибр, голову так и не удалось найти. Скорее всего, ее, превратив в кожаный мешочек, наполненный мозгом и раздробленными костями, выбросили собакам. Но это было уже не важно.

Калигула немедленно поехал подавать Тиберию сигнал: все прошло нормально.

Но Тиберий, все еще испуганный, отказывался верить в успех, утверждая, что у Сеяна в Риме еще много сторонников и, хотя Сеян мертв, нельзя поручиться, что они не начнут мутить гвардию. В Египет Тиберий не поехал, но закрылся у себя на вилле, охраняемый германцами, принимал только Калигулу и требовал, чтобы даже мельчайшие корешки возможного бунта были вырваны из римской почвы. Калигула, как никто другой, понимал, чего хочет император.

По всему городу пошли аресты — десятками и сотнями. Лестница Гемоний стала красной и скользкой от крови. Палачи работали, сменяя один другого — без остановки. Арестованных подводили сюда группами и поодиночке, и всегда был запас, позволяющий не делать перерывов. Теперь возле этого места больше не собиралась ликующая толпа. Каждый гражданин мог окрасить своей кровью ступени, ведущие вниз, к быстро текущей воде. Для этого было достаточно самого мелкого доноса — никто не разбирался, правда ли в нем написана, а наказание было для всех одно — смерть.

Город словно опустел — все сидели по домам, стараясь хоть таким образом уберечься от завистливого глаза доносчика. Но не всем это помогало. И среди дня, и среди ночи тяжелые кулаки гвардейцев могли забарабанить в любую дверь, в любую ставню. Понемногу ошеломленный Рим начинал понимать, что при злодее и мерзавце Сеяне жить, оказывается, было лучше. Спокойней и безопасней!

Тиберий распорядился, чтобы казнили и обоих детей Сеяна от Апикаты (самой ей была дарована жизнь и даже небольшая сумма денег). Но с этими детьми получилась небольшая заминка.

Мальчик был еще несовершеннолетний. Для того чтобы его казнить, на него надели взрослую тогу. А девочка, что еще хуже, была совсем маленькой и, значит, девственницей. Девственниц охранял древний закон. Для того чтобы этот закон не нарушался, Макрон сам пришел к ней в темницу и изнасиловал ее. Только после такой процедуры девочке могли спокойно отрубать голову. И это тоже сделал Макрон. Таким образом был создан неплохой прецедент.

Казни совершались не только в Риме. Некоторых преступников по-прежнему отвозили на остров, к императору. Калигула в эти горячие дни просто разрывался на части: ему хотелось во всем поучаствовать и все посмотреть. Но на Капри он любил бывать больше всего. Здесь не нужно было изображать перед народом спасителя отечества. Здесь Калигула мог побыть самим собой — и увлеченно изобретал все новые виды пыток и казней для преступников, а также новые виды извращений для императора и себя. Спинтриям приходилось немало трудиться, но на то они и были спинтрии.

Тиберий, правда, мало занимался посещением сада удовольствий: он так и не смог скоро оправиться от испуга и все сидел на своей вилле «Ио». Ему казалось, что Калигула и Макрон казнят мало, непростительно мало преступников. Изувеченные трупы летели со скалы вниз один за другим, а Тиберий хотел еще и еще. Целых девять месяцев он провел затворником на вилле, пока Макрон, которого он пожелал к себе приблизить, и Калигула не смогли убедить его в том, что ему больше нечего бояться.

Он много раздумывал о жизни. Она, что и говорить, была нелегкой. Но Тиберий упорно шел к своей цели — и вот он добился всего, чего хотел.

А сколько раз он мог проиграть! Даже если не думать о том, что его могли убить в сражениях — а жизнь тогда можно было считать проигранной, — набиралось столько случаев, что хватило бы на большую толпу, а не то что на одного человека.

Его могла убить Ливия — и не раз. Его мог убить Август. Его могли убить Германик, Постум, Агриппина. Он мог сгнить на проклятом Родосе. И вот совсем недавно Тиберия мог убить Сеян. Самый лучший друг, который у него был в жизни.

Но Тиберий опять выиграл. Он сумел вовремя раскусить противника и сделал верный ход. Он всегда будет делать только верные ходы!

Единственное, на что можно посетовать, — это возраст. Поздновато достался Тиберию главный выигрыш — самый главный, о котором может мечтать человек. Годы, годы берут свое. Уж не тянет, как бывало, выпить вина и — несмотря на сильные возбуждающие средства, которые дает ему Фрасилл, — все реже хочется (и можется) порезвиться с любвеобильными крошками спинтриями.

Империя его занимает половину мира. И она так прочна и устойчива, что просуществует еще тысячу лет. А если надо, просуществует больше.

Август спал по шесть часов в сутки — и жаловался на то, что времени на управление империей ему не хватает. Тиберий совсем забросил управление, а империя жива и будет жить. Он открыл замечательный способ властвовать, перестал сменять губернаторов и наместников провинций. Зачем сгонять их с насиженных мест? На поле лежит раненый, его раны покрыты мухами, пьющими кровь. Зачем сгонять их? Тут же прилетят новые, еще более голодные, — и раненому придется гораздо хуже.