Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

Она ушла на рассвете, как и ночью проплыла, не касаясь ногами пола. Цезарь поднял голову в то мгновенье, когда дверь за нею прикрылась — мягко, беззвучно. Он глубоко вдохнул и длинно, протяжно выдохнул. Понял и ощутил, что эта женщина взяла над ним полную власть, пленила в самом реальном смысле. «Этого не должно быть», — подумал Цезарь, но не очень уверенно: подспудно ему желалось, чтобы все это обязательно было.

Пять дней Цезарь не выходил из своих покоев, потеряв счет времени, не различая ни дня, ни ночи. Клеопатра приходила, была с ним, уходила и возвращалась опять. Но ему казалось, что она всякую минуту находится рядом — ее телесное присутствие и ее образ слились в его сознании в одно. Это была болезнь без надежды на выздоровление, главным образом потому, что он и сам не хотел выздоравливать. Когда к нему являлся легат Фуфий Гирций с докладом или его трибуны, он только нетерпеливо махал рукой:

— Потом, потом…

Это «потом», наверное, никогда бы не наступило, если бы не Клеопатра, сказавшая ему однажды:

— Цезарь, Цезарь, ты, кажется, забыл, где и зачем находишься.

Он удивленно посмотрел на нее:

— Что ты имеешь в виду?

Клеопатра рассмеялась, села (разговор происходил в постели), уперлась руками в его грудь:

— Женщина — всего лишь источник наслаждений, награда воину, любовь к ней не может быть целью.

— Какой целью? — переспросил он.

Она лукаво улыбнулась:

— Целью жизни, конечно.

— Ты говоришь о себе? Значит, ты… — начал было Цезарь, впервые за эти дни почувствовавший нечто похожее на угрызения совести, но Клеопатра перебила:

— И о себе тоже. Я — всего лишь женщина, ты не должен отдаваться мне целиком, ведь тебя ждут великие дела, Цезарь.

— Ты хочешь сказать… — Преодолевая сопротивление ее рук, он приподнялся на локте, но она опять перебила, выговорив с неожиданной жесткостью:

— Я хочу быть любимой великим человеком!

Этим Клеопатра пленила его окончательно — он повиновался ей в деле так же, как повиновался в любви.

Положение дел за время его отсутствия значительно осложнилось. Ему докладывали, что в предместьях Александрии было замечено передвижение крупных воинских отрядов. Солдаты жаловались на плохое содержание. Легат Фуфий Гирций сам принес и показал Цезарю кусок черствого хлеба — такой выдавали солдатам по приказу Потина. Хлеб был с пятнами плесени, больше походил на камень, поросший мхом. Разгневанный Цезарь велел позвать Потина и, когда тот явился, сунул ему кусок хлеба под нос:

— Ты полагаешь, что мои солдаты могут питаться камнями?!

Евнух вздохнул, заговорил жалобно:

— Твой гнев, о великий Цезарь, справедлив, но прими во внимание наше бедственное положение — мы разорены войной, казна пуста, население на грани голода.

— По тебе этого не скажешь, — зло усмехнулся Цезарь.

— Мы отдаем твоим солдатам последнее, — как ни в чем не бывало продолжал евнух, тряся головой, — Я с радостью удалился бы от дел, если бы не мой долг перед молодым царем, ты знаешь, совсем еще мальчиком, — Он снова вздохнул, исподлобья взглянув на Цезаря, — Позволь, великий Цезарь, дать тебе совет. Покинь Египет, ты не найдешь славы в нашей разоренной стране, в других частях света тебя ждут великие дела, доблестные завоевания. Мне известно, что покойный царь Птоломей Авлет остался должен тебе десять миллионов драхм. Я готов вернуть тебе часть из своих собственных сбережений, а остальные прислать позже.

— Значит, ты считаешь, что меня легко подкупить? — с угрозой проговорил Цезарь, отступая на шаг и меряя евнуха с ног до головы презрительным взглядом.

Тот всплеснул руками:

— О великий Цезарь, ты меня не так понял! Я только хотел сказать…

Но Цезарь не дал ему договорить, остановив величественным движением руки:

— Я не нуждаюсь в египетских советниках. Я пришел сюда, чтобы совершить то, что должен совершить. Мои люди посланы за царицей Клеопатрой, скоро она прибудет в Александрию — правление должно быть устроено согласно воле усопшего царя. И вот еще что. Если я еще раз услышу, что ты кормишь моих солдат камнями, я прикажу забросать ими тебя. Поверь, мои легионеры с большим удовольствием исполнят это. — Понизив голос, Цезарь добавил: — Я пришел сюда, чтобы взять все.

Потин выслушал Цезаря, не изменившись в лице, со смесью почтительности и наглости, только при последних его словах в глазах евнуха мелькнула откровенная злоба.

Вернувшись к Клеопатре, Цезарь рассказал ей о разговоре с Потином, спросил, уже заранее предполагая ответ:

— Скажи, царица, какой участи достоин такой человек?

И неожиданно услышал:

— Как могу рассуждать об этом я, несчастная изгнанница, тем более здесь, в твоей постели? Буду я царицей или нет, зависит от твоего желания и воли, Цезарь. Сейчас я только женщина, а не царица, и у меня… — она указала глазами на ложе, и губы ее дрогнули в едва заметной улыбке, — у меня другое поле деятельности.

Цезарь оценил ее ответ: в нем было больше лукавства, чем истинности, больше коварства, чем безразличия. Если бы она просто сказала: «Убей Потина!», это не прозвучало бы столь сильно.

— Ты будешь царицей, — со спокойной убежденностью сказал он.

Уже на следующий день Цезарь послал своего легата к Потину с сообщением, что царица Клеопатра прибыла в Александрию и хочет говорить со своим братом, царем Дионисом, в присутствии Цезаря. Не дожидаясь ответа Потина, он в сопровождении Клеопатры, Аполлодора Сицилийского, легата Фуфия Гирция и двадцати гвардейцев отправился к царю. Потин встретил Цезаря и сопровождавших его у дверей тронного зала, замахал было руками, желая остановить, но, взглянув на рослых гвардейцев, опустил руки и, медленно наклонив голову, прошипел:

— Царь Египта, Птоломей Дионис, ожидает консула.

В самом деле, войдя в зал, они увидели Диониса на

троне. Зрелище было жалким: ноги мальчика едва доставали до пола, касаясь его лишь носками не по размеру больших сандалий; маленькие руки лежали на массивных подлокотниках, слишком высоких для него, и потому расшитое золотом одеяние топорщилось на плечах, невольно вздернутых; тяжелый головной убор, как видно, давил на голову, и она склонилась на один бок; на узком бледном лице застыло выражение муки. Цезарю он показался распятым на собственном троне или, вернее, на троне своего отца.

Цезарь с почтительностью и достоинством поклонился царю и, плавным жестом указав на Клеопатру, проговорил:

— Твоя сестра, царица Клеопатра, пришла, чтобы примириться с тобой. Она, как и я, полагает, что сейчас не время для вражды и распрей. Интересы государства и народа требуют поступиться личной неприязнью, тем более что, я надеюсь, она не так глубока.

Ни один мускул не дрогнул на лице мальчика, но выражение муки стало еще заметнее — он покосился в ту сторону, где стоял Потин. Потин хотел заговорить и уже сделал было короткий шаг вперед, но Клеопатра опередила его.