Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра

На четвертый день его пребывания к столу правителей были приглашены Ирас и я. Поодаль на полу сидел придворный летописец, держа на коленях свиток и перья— мотив, так часто повторяющийся в древнеегипетской живописи и барельефах.

Меня снова поразила кошачья грация Ирода, он сидел так свободно и непринужденно, как будто обсуждался план увеселительной поездки в Каноб, а между тем речь шла о его жизни и будущем. Может быть, я ошибаюсь, но в выражении его лица проглядывало легкое презрение. Возможно, это было презрение к двору, которым правит царица, презрение, вероятно, также и к нам, мужчинам, которые допускают это. С точки зрения араба или иудея, это действительно была немыслимая ситуация, потому что согласно их обычаям женщина не может занимать никаких государственных постов, в то время как в Египте и во времена древних династий, и при Птолемеях на троне нередко бывали царицы.

— Олимп, ты — здесь?

Его темные глаза раскрылись от удивления. Я поклонился.

— На этот раз как личный врач царицы. При дворе меня зовут Гиппократом.

Ирод усмехнулся.

— Вы, греки, очень предприимчивы, не так ли? Это стоит понимать и как комплимент твоим предкам, царица.

Клеопатра улыбнулась своей лучезарной обаятельной улыбкой, и по залу как будто пронеслось дыхание божественной Исиды.

— История не стоит на месте, Ирод. Богатство греческих диадохов [42] Диадохи (греч.) — полководцы Александра Македонского, разделившие после его смерти (323 г. до н. э.) созданную им империю. померкло с тех пор, как взошло солнце Рима. Благословен тот, кого оно приветливо озаряет.

— Как тебя, царица.

— В Египте издавна почитают Солнце как величайшее божество, которое требует постоянных жертв. В твоем теперешнем путешествии в Рим я вижу мало смысла по двум причинам. Во-первых, поездка по морю в это время года связана с большим риском, и, во-вторых, ты спокойно можешь подождать прибытия императора Антония здесь, и у меня есть к тебе предложение: ты мог бы стать стратегом моих иудейских войск…

Гладкое, бронзовое от загара лицо Ирода оставалось неподвижным. Он задумчиво погладил свою короткую черную как смоль бороду.

— Конечно, это почетно, очень почетно. Но священники в Иерусалиме осудили бы меня, если бы я перешел на службу в Египте, где, по их словам, поклоняются ложным богам. Что же касается Антония, то не стоит забывать, что ему принадлежит только треть власти в Риме, где по-прежнему управляет триумвират из Антония, Октавия и Лепида. Он — друг моей юности, я ценю и люблю его, но я не должен упускать из виду действительное соотношение сил, и я даже предполагаю, чего он ждет от меня. Поэтому, царица, я должен ехать в Рим, как бы это ни было опасно.

В начале декабря он отправился дальше, и Алекс вместе с ним. Наконец-то Ирас снова заговорила со мной, но то, что я услышал поначалу, были лишь жалобы и упреки.

— Ну, теперь ты наконец счастлив: избавился от Алекса, не так ли? Что он тебе сделал? Разве он не был другом каждому, начиная от царицы и кончая стражником у дверей? Ты что, мстишь из ревности — а сам при этом собираешься жениться на другой?

Что тут можно было ответить — тем более что я уже и сам не понимал: почему я женюсь на Аспазии и действительно ли я все еще люблю Ирас?

— Так это я отослал Алекса? — воскликнул я, раздосадованный собственным замешательством. — Послать его к Антонию царице посоветовали Мардион и Протарх — люди уважаемые и стоящие вне всяких подозрений. По зрелом размышлении я согласился с ними. Да, я ревновал, но ты так вешалась ему на шею и так за него схватилась, что я изменил свои планы. Аспазия — юная и очень милая девушка, совсем почти дитя, и я предпочитаю взять в жены женщину, у которой я буду первым мужчиной, а не одним из многих, как, например, у тебя.

Это было, конечно, довольно грубо, и в ответ она дала мне две звонкие пощечины — справа и слева, — а потом разрыдалась и убежала. Поверите ли, меня вновь начала терзать безумная ревность к преемнику Алекса, которого в то время еще даже и не было.

Вскоре я вновь на некоторое время удалился от двора: мне дали небольшой отпуск по случаю того, что я стал женихом. До сих пор мне не доводилось бывать на греческой свадьбе, а египтяне — это я знал еще по Сиене — женятся безо всяких пышных церемоний: просто составляют брачный договор и устраивают пир для друзей и родственников.

Здесь, в Александрии, мне все разъяснила моя тетя Деметра, приговаривая при этом со слезами в голосе: «Ах, если бы был жив мой Персей…»

Персея заменил его сын Гектор, мой дорогой брат, с лица которого не сходила какая-то чванливая усмешка, вероятно, потому, что он уже был женат и чувствовал свое превосходство надо мной. Ему я заплатил выкуп за невесту. Раньше он состоял обычно из каких-нибудь продуктов, но теперь, особенно в городах, это была просто некоторая денежная сумма. Деметра и Гектор согласились, чтобы она была не очень большой, потому что я до сих пор так и не нажил себе состояния, а кроме того, я ведь возвысил Аспазию: в качестве моей жены ее допустят ко двору, а в таком государстве, как Египет, это многое значит.

Сперва был устроен праздник для друзей, соседей и родственников. В конце его Аспазия торжественно сожгла перед маленьким домашним алтарем Сераписа свои детские игрушки в знак того, что она стала уже совсем взрослой. Потом был обильный свадебный обед, во время которого гости, особенно молодые, слишком много всего съели и выпили, так что потом, к ужасу Деметры, заблевали весь дом. Около полуночи свадебная процессия должна была направиться к моему дому. Однако с этим было сложнее. У меня, конечно, были квартира в Брухейоне и моя новая лечебница, но они вовсе не рассчитывались на семью, там были всего лишь две скромные спальни — для меня и Салмо. Только в последний момент мне удалось снять напротив моей лечебницы квартиру побольше, которую Аспазии предстояло обставить по своему вкусу.

Таким образом, с позволения царицы, передача невесты ее мужу состоялась в Брухейоне. Царица проявила при этом свойственные ей щедрость и великодушие. К сожалению, с этого и начались все недоразумения в нашей семье.

Эпифаланий, ритуальную свадебную песнь перед спальней новобрачных, исполняли певцы придворного храма Исиды, который находился рядом с дворцом Клеопатры. Она была сложена на стихи любимой поэтессы царицы, Сафо [43] Сафо (конец VII — первая половина VI в. до н. э) — древнегреческая поэтесса, уроженка Лесбоса. , которая жила на Лесбосе около шестисот лет назад и которую потом назвали «девятой музой».