Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра

И они выходили, большинство даже не медля, только некоторые качали головой, не в силах понять, как это фортуна изменила им. Они опускались на колени перед карнификсом, наклоняли голову, тот замахивался, и только в нескольких случаях ему потребовалось больше одного удара.

Я видел только начало казни, а потом ушел прочь, провожаемый укоризненными взглядами.

Должен ли я здесь похвалить дисциплину в римском войске и восхититься мужеством осужденных на смерть, которые, вытянув черную палочку, выходили из строя так молодцевато, будто им предстояло получить награду? Египетский солдат, возможно, бросился бы в ноги полководцу, умоляя его смягчить наказание и обещая исправиться. Но здесь многие вынуждены были расплачиваться за «преступление» немногих, за нескольких бедных парней, потерявших мужество, когда на них надвинулись превосходящие силы врага.

Некоторые из легионеров, с которыми я потом беседовал, отзывались о децимации весьма положительно. Да, считали они, время от времени необходимо устраивать что-нибудь подобное, и к тому же в римских легионах всегда существовал такой обычай. Никто в войске не держал зла на императора за эту казнь и не считал его извергом.

Сначала меня удивляло подобное отношение, но, подумав, я нашел это не таким уж странным. Эти люди испытывали прежде всего огромное облегчение и благодарность за то, что черная палочка досталась не им. Конечно, они сочувствовали своим менее везучим товарищам, но чувство счастья от того, что они еще раз уцелели, перевешивало все остальное. После этого люди особенно старались превзойти друг друга в исполнении своего служебного долга, не говоря уже о том, что они больше ценили приказы вышестоящих командиров и видели в них божественное Провидение. Так было и в Египте: приказы и решения того, кто восседал на троне фараонов, не подлежали сомнению или критике. Все, что исходило от повелителя или повелительницы «обеих земель», было с согласия и одобрения богов, и никто не осмелился бы противиться им.

И все-таки даже эта казнь не смогла изменить нашего положения, которое становилось все более критическим. Солнце секло раскаленными лучами палатки римлян и высушивало их настолько, что позднее, при разборке, они рассыпались, как старое печенье, но и это было еще не все.

Вместе с летним зноем появились мириады мух, а с ними и множество заразных болезней. Конечно, я не хочу утверждать, что здесь есть какая-то прямая связь, но до сих пор медицина не может до конца объяснить, откуда берутся эти болезни и почему зачастую они вновь так же быстро исчезают. Греки называют это лоймос, римляне — пестиленция, но начинается все одинаково: небольшая лихорадка и понос, затем рвота, боли в животе, потом больной теряет сознание и через шесть-семь дней умирает.

Главная причина этих заболеваний заключается, по-моему, в пользовании загрязненной водой, в особенности если ее берут не из-под земли, а из прудов или озер. В холодное время года это не так опасно, но летом она загрязнена личинками мух, водорослями и тому подобным. Стоит только набрать такой воды в сосуд, как она быстро протухает. Даже если процедить ее или прокипятить, все равно какая-то часть вредных веществ в ней остается, не говоря уж о том, что для многотысячного войска такие меры просто невозможно применить.

Болезни, голод и постоянные вражеские нападения совершенно обессилили римское войско. Враг нападал не только со стороны города, но и с тыла.

Из пятидесяти врачей и их помощников половина были убиты, умерли от болезней или пропали без вести. Нас с Салмо чуть было тоже не постигла такая участь.

С приходом весны даже в этой каменистой пустыне появилась какая-то растительность, и мы, врачи, время от времени совершали вылазки, пытаясь отыскать какие-нибудь целебные травы. Однажды утром мы с Салмо и еще двумя помощниками тоже отправились в такую экспедицию. Нас охранял небольшой вооруженный отряд. С тех пор как во время подобных экскурсий несколько врачей были убиты, император приказал, чтобы их постоянно сопровождало не меньше половины центурии, то есть от сорока до пятидесяти человек. Состояние наших людей было таково, что каждый хотя бы наполовину здоровый солдат необходим был для защиты лагеря. Я решил, что не стоит брать с собой такую большую охрану, поэтому с нами была только дюжина воинов.

Когда мы достигли места, то уже издали заметили, что неподалеку расположился на привал отряд примерно из десяти парфян. Они тоже почти сразу же заметили нас, вскочили, набросили свои кожаные латы, надели шлемы и схватились за оружие.

Латы служили прекрасной защитой от стрел. Они были сделаны из кожи, а их подкладка — из серики, материала, который в Риме почти неизвестен и который в Парфии благодаря торговым связям распространен достаточно широко.

Даже если стрела пробьет кожу, серика останется неповрежденной и растянется, обволакивая стрелу. Если стрела не задела никаких жизненно важных органов, ее может вытащить и сам раненый.

Наши люди еще совещались, стоит ли им вступать в бой, когда на нас обрушились первые стрелы. В ближнем бою солдат, вооруженный мечом и пикой, победит любого лучника. Они понимали это и обстреливали нас издалека. Для тяжеловооруженного легионера стрелы не очень опасны, от них его защищают латы и наколенники, но, если пострадают наши лошади, врагу очень легко будет окружить и разбить нас.

На мне была форма военного трибуна, а эти солдаты были приучены в трудных ситуациях полностью доверять своему командиру. Сейчас некогда было объяснять им, что я всего лишь врач и моя униформа служит скорее для красоты. Я беспомощно оглянулся в поисках моего Салмо, который все же дольше был в солдатах.

Салмо усмехнулся, и его здоровый глаз дерзко сверкнул. Лежа рядом со мной, он прошептал:

— Вели увести лошадей за линию огня, а потом мы будем дразнить парней до тех пор, пока у них не кончатся стрелы.

— Лошадей за линию огня! — крикнул я.

Несколько легионеров вскочили и отогнали лошадей назад. Один из них при этом был ранен в шейную вену. Рана была не смертельной, но он истек кровью и вскоре умер.

Мы, остальные, вскочили и побежали вперед, прикрываясь щитами и время от времени вновь припадая к земле. Так мы постепенно приблизились к парфянам, у которых к тому времени действительно кончились стрелы. Когда мы напали на них с диким криком, они молниеносно исчезли за одним из холмов. Мы услышали крики, а затем они вернулись с подкреплением.

— Смываемся! — крикнул Салмо. — Скорее прочь отсюда!

К счастью, это была пехота, и еще прежде, чем они

подошли к нам, мы вскочили на лошадей и умчались.

В лагере я сообщил императору о том, что с нами приключилось.