Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра

— Шутки в сторону, друзья мои. Мы должны полностью изменить нашу стратегию. В этой гористой местности наш обоз продвигается слишком медленно, и эта задержка может нас погубить. Поэтому я решил разделить армию. С завтрашнего утра две трети наших всадников и пехотинцев спешным маршем двинутся к столице. Это будут солдаты, прибывшие из Рима. Кто будет нападать на наш обоз?

Зачем варварам осадные машины, катапульты и баллисты, которые они ни собрать, ни обслужить не сумеют?

В палатке раздался одобрительный смех.

— Этот обоз будут охранять вспомогательные войска — армяне и понтийцы.

Последние были солдатами союзного царя Полемо из Понта. Оба царя присутствовали на этом совете, и от них вряд ли укрылась некоторая доля презрения, заключавшегося в словах императора о том, что их войска пригодны скорее не для сражений, а для охраны обоза. То, что командование арьергардом он поручил своему легату Оппию Статиану, тоже должно было возбудить недовольство обоих царей, над которыми был назначен надсмотрщиком простой легат.

Антоний сильно навредил себе этими неосмотрительными речами, но я полагаю, что говорил он так вовсе не для того, чтобы унизить обоих царей и их народы, а скорее, чтобы произвести впечатление на своих офицеров.

Когда я спросил его, сколько врачей должно остаться в обозе, он сказал:

— Врачи? Зачем? Они нужнее на поле битвы и отправятся с нашими войсками, поскольку парфяне охраняют свою столицу, а не рыщут, к счастью, в этих горах. Так что оставь здесь трех-четырех, этого будет достаточно.

Почему же никто не возразил ему? Ведь при этом присутствовали такие опытные полководцы, как Минатий Планк и Канидий Красс, или такие близкие друзья императора, как Квинт Деллий и Фонтей Капито, также умные и опытные люди, которые могли хотя бы высказать свои сомнения. Но нет, тот, кто не выразил своего согласия вслух, просто промолчал.

Таким образом, на следующее утро мы двинулись к столице, оставив в обозе около трехсот повозок с разобранными осадными машинами, среди которых была вызывавшая всеобщее удивление баллиста длиной в восемьдесят локтей, которая могла метать целые каменные глыбы на расстояние в добрую половину стадии.

Бодрые и уверенные в победе, мы легко преодолели горный переход и уже через день оказались у стен парфянской столицы Фрааспа. Тут лица у многих вытянулись, и намерение с ходу взять город штурмом показалось нам просто невыполнимым. Он был окружен такой высокой стеной, что верх ее можно было увидеть, только запрокинув голову. Теперь нам просто необходимы были осадные машины, однако на их прибытие приходилось рассчитывать не раньше, чем через пять-шесть дней.

— Мы не можем бездействовать! — воскликнул Антоний и приказал начать строительство насыпи, по которой можно было бы преодолеть стену и ворваться в город. Однако-каменистая почва этому не способствовала, и на третий день насыпь была немногим выше какой-нибудь укрепленной: дороги. К тому же со стен и башен на легионеров обрушивалась лавина стрел, а снизу невозможно было попасть в стрелков, укрывавшихся за бойницами и зубцами стен.

На четвертый день прискакал вестовой, который даже не соскочил, а скорее упал с лошади, воскликнув:

— Смерть! Все погибло! Машины сгорели! Статиан мертв! Цари мертвы! Все погибло!

Антоний, взяв две сотни людей, устремился к месту-трагедии. Я также последовал за ним, забыв обо всякой опасности. Салмо, как всегда рассудительный, советовал мне оставаться на месте, потому что живой главный врач для римского войска предпочтительнее, чем мертвый герой. Но я обозвал его трусом и приказал сопровождать меня, потому что там могла ведь понадобиться наша помощь. Он вздохнул и жалобно возвел глаза к небу, видимо призывая Яхве в свидетели моей глупости и своей невиновности.

Позже выяснилось, что «перебежчик» Монес быстро переметнулся вновь на сторону Фраата, который все же обладал теперь реальной властью над парфянами. Чтобы доказать свою верность, Монес с отрядом в пятьдесят тысяч всадников напал на наш плохо охраняемый арьергард и уничтожил его за несколько часов. При этом командующий им Статиан погиб. Как сообщил посыльный, армянский царь вовремя скрылся, а Полемо из Понта попал в плен.

Обоз был разграблен, а то, что осталось, вместе с баллистами было предано огню.

Уцелели лишь немногие, израненные и искалеченные. Из врачей в живых остался только один. Теперь нам предстояло выполнить наш печальный долг и осмотреть поле боя, чтобы подобрать всех, кого еще можно было спасти, и добить остальных, избавив их от мучений. А среди них были не только те, у которых были отрублены руки или выпущены кишки и которые умоляли о скорейшей смерти. Нет, многие взывали о спасении. Они хотели жить — жить пусть даже без рук или с одной ногой, или ослепнув, или я то и другое. Были и те, которых можно было бы спасти — таких, правда, было меньшинство, — они потеряли только один глаз или только одну руку или были ранены тяжело, но не смертельно. Однако они понимали, что стали только обузой для римской армии, и уговаривали нас умертвить их и сообщить императору, что они до конца исполнили свой долг.

Конечно, мы разубеждали их в этом, причем Салмо это удавалось гораздо лучше, чем мне. Он говорил, например:

— Ты вовсе не бесполезный груз, дорогой друг, а, наоборот, очень дорогой. Мы оказались далеко в чужой стране, и пополнения не будет. Осада Фрааспы потребует много жертв. Ты еще сможешь выздороветь — мой господин сумеет тебе помочь, — а мы нуждаемся в каждом солдате. Если мы убьем тебя сейчас, то это будет похоже на дезертирство, — понятно?

Солдат вытягивался по стойке «смирно», насколько это возможно лежа, и отвечал: «Понятно, опций!»

Да, Салмо наслаждался своим рангом и своим авторитетом, никогда не злоупотребляя им. Мы потерпели поражение, и Антоний поклялся отомстить этому предателю Монесу.

Осадные машины, в которых мы теперь больше всего нуждались, стали теперь только грудой обгоревших обломков, и император возложил все надежды на насыпь. Однако со стен города нас непрерывно днем и ночью обстреливали камнями и стрелами, к тому же стояла нестерпимая жара. Все это затрудняло строительство насыпи.

Нам, врачам, приходилось в основном лечить раны от стрел и тепловой удар. С последним легко справиться, если положить пострадавшего в тень и облить его ледяной водой. Но откуда здесь было взять тень и ледяную воду? Так что мы переносили больных в нашу душную палатку, а запас воды был так мал, что мы просто клали им на лоб влажную тряпку.

Гораздо хуже обстояло дело с ранами от стрел. Парфяне, очевидно, пропитывали их медленно действующим ядом, который потом проникал в тело и отравлял его. Тех, кто был ранен в руку или ногу, еще можно было спасти, сделав глубокий надрез вокруг раны, тех же, кому стрела попала в шею, грудь или живот, можно было считать погибшими.