Энн Райс - Иисус. Дорога в Кану

— Поскольку в лучшем случае ты можешь пророчествовать лишь время от времени, — продолжал он спокойным голосом, моим голосом, — позволь мне нарисовать тебе эту картину. Это произошло в шатре сборщика податей. Он испустил последний вздох, можешь себе представить, на руках мытаря, хотя его собственный сын сидел рядом, а твоя мать рыдала. И знаешь, как прошли его последние часы? Он пересказывал сборщику податей и всем, кто пожелал слушать, все, что смог припомнить о твоем рождении. Ну, ты знаешь, эту старую песню о том, как ангел возвестил твоей несчастной перепуганной матери о долгом пути в Вифлеем, чтобы ты смог с плачем появиться на свет в самое скверное время года, об ангелах, явившихся пастухам, и о волхвах. А потом он умер, скажем так, продолжая бредить.

Я посмотрел вперед, вниз, на пески пустыни. Сколько еще до реки?

— Плачет! Слушай, ты плачешь! — сказал он. — Вот этого я не ожидал. Я думал, ты устыдишься, что такому праведному человеку пришлось умереть на руках зажиточного вора, но слез я не ждал. В конце концов, ты же сам ушел и бросил старика в реке?

Я не ответил.

Он стал рассеянно насвистывать какую-то мелодию, как насвистывают или мурлычут себе под нос на прогулке. Он и прогуливался вокруг меня, пока я стоял.

— Что ж, — сказал он, останавливаясь наконец передо мной. — У тебя чувствительное сердце, это мы выяснили. Но пророк? Мне кажется, нет. Что же касается того заблуждения, будто ты создал целый мир, позволь мне напомнить то, что ты, без сомнения, и так уже знаешь: подобное заблуждение стоило мне моего места на Небесах.

— Мне кажется, ты приукрашиваешь, — сказал я.

Голос мой звучал глухо от слез, но слезы подсыхали на жарком ветру пустыни.

— А, ты разговариваешь со мной, а не цитируешь Писание, разговариваешь нормальными словами, — заметил он.

Он засмеялся, в точности подражая моему недавнему смеху, и улыбнулся почти приятной улыбкой.

— Знаешь, святые мужи почти никогда со мной не разговаривают. Они пишут длинные торжественные стихи о том, как я разговариваю с Создателем и как Он разговаривает со мной, но сами эти книжники… При робком упоминании моего имени они бегут, взвизгивая от ужаса.

— А ты так любишь, чтобы твое имя упоминали, — сказал я. — И неважно, какое это имя. Ахриман, Мастема, Сатанель, Сатана, Люцифер… ты ведь любишь, когда к тебе обращаются?

Он молчал.

— Вельзевул. Не это ли твое любимое? — И я добавил: — Повелитель мух!

— Ненавижу это имя! — крикнул он в приступе гнева. — Я не отзовусь ни на одно из этих имен!

— Ну конечно, не отзовешься. Разве какое-то имя может спасти тебя от хаоса, который есть твоя истинная цель? — спросил я. — Демон, дьявол, искуситель. Нет, не отзывайся на них. И на имя Азазель не отзывайся. Имена — то, о чем ты грезишь, имена, цели, надежды — ничего этого у тебя нет.

Я повернулся и пошел дальше.

Он поравнялся со мной.

— Почему ты со мной разговариваешь? — спросил он в ярости.

— А почему ты разговариваешь со мной?

— Знамения и чудеса, — сказал он, а его щеки жарко пылали, во всяком случае, так казалось. — Слишком много знамений и чудес окружает тебя, мой жалкий оборванный друг. И я уже разговаривал с тобой раньше. Я однажды приходил к тебе во сне.

— Я помню, — сказал я. — И в тот раз ты тоже избрал себе красивую наружность. Должно быть, это как раз то, о чем ты страстно мечтаешь.

— Ты ничего не знаешь обо мне. Ты понятия не имеешь! Я был перворожденный сын Бога, которого ты называешь своим отцом, ты, несчастный нищий!

— Осторожнее, — сказал я. — Если слишком разозлишься, можешь исчезнуть в облаке дыма.

— Это не шутки, ты, жалкий пророк, — сказал он. — Я не прихожу и не ухожу по прихоти.

— Хотя бы уйди по прихоти, — сказал я. — Этого будет довольно.

— Да ты знаешь, кто я такой на самом деле? — спросил он, и его лицо вдруг исказилось от горя. — Ладно, я тебе расскажу. Хелель бен-Шахар.

Он сказал это на иудейском.

— Утренняя звезда, — перевел я.

Я вскинул правую руку и щелкнул пальцами.

— Я видел, как ты падаешь… вот так.

Вокруг меня все взревело, песок взвихрился, словно посреди яркого дня разразилась буря, готовая смести меня со скалы.

Я ощутил, как меня уносит вверх с удивительной скоростью, и вдруг иной рев, знакомый и необъятный, оглушил меня, и я остановился на краю парапета Храма, Иерусалимского храма, под бескрайним небом, над взволнованной толпой тех, кто туда входил и выходил. Я стоял на бельведере и смотрел вниз на просторные дворы.

Шум и запахи толпы достигали моих ноздрей. Я ощущал такой сильный голод, что было больно. А во все стороны простирались крыши Иерусалима, и люди роились внизу, в сплетении узких улочек.

— Взгляни на все это, — сказал он.

— Чего ради мне глядеть? — спросил я. — На самом деле всего этого здесь нет.

— Нет? Ты в это не веришь? Ты думаешь, это наваждение?

— Ты сам — наваждение и ложь.

— Тогда бросайся вниз, прямо сейчас, с высоты. Бросайся вниз на толпу. Посмотрим, наваждение ли это. А если нет? Разве не написано: «Ангелам Своим заповедает о тебе сохранить тебя; и на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею»?

— Да, ты с самого начала был убийцей, — сказал я. — С какой радостью ты смотрел бы, как я упаду, полечу вниз, как сломаются мои кости, как это лицо, которое ты так точно повторил, разобьется и покроется кровоподтеками. Но ты же хочешь большего? Тело ничего для тебя не значит, как бы безжалостно ты ни мучил его. Тебе нужна моя душа.

— Нет, ты ошибаешься, — сказал он тихо, придвинувшись совсем близко. — И мы на самом деле здесь, я перенес тебя сюда не наваждением и ложью, но чтобы показать то самое место, откуда ты должен был начать. Это ты утверждаешь, что ты Спаситель. Это тебя величают Сыном Давида, Князем, который поведет свой народ к победе. Это ты и твой народ превозносят твою великую силу и ее неизбежное торжество, книга за книгой, стих за стихом. Так бросайся вниз! Говорю тебе, сделай это, и пусть ангелы подхватят тебя. Пусть твоя битва начнется с соглашения между тобой и Господом, которому, как ты утверждаешь, ты служишь!

— Я не стану испытывать Господа, — сказал я. — Ведь сказано: «Не искушай Господа Бога твоего».

— Тогда с чего ты начнешь свою битву? — спросил он так, словно искренне хотел знать ответ. — Как ты поднимешь свои армии? Как донесешь свою весть до евреев этих земель и тех, что за ними, и следующих? Как ты дашь знать далеким еврейским общинам по всей империи, что настало время браться за меч и становиться под твои знамена во имя вашего Господа?

— Я знал это, когда еще был ребенком, — ответил я, разглядывая его.

— Знал что?

— Ты Повелитель мух, однако ты зависишь от милости времени. Ты не знаешь, что случится в будущем.