Энн Райс - Иисус. Дорога в Кану

Она была сплошные кости и жилы — и ненависть.

Она поднялась как можно выше и с треском разорвала ремень на шее.

— Сын Давида, что ты можешь поделать с нами? Убирайся от нас. Оставь нас, — шипела она.

Братья были ошеломлены. Женщины закричали.

— Мой господин, ни разу за все эти годы она не произносила ни слова. Мой господин, злой дух убьет нас.

Ремни у нее на груди лопнули. Тяжелые носилки закачались, и вдруг, с неистовым треском, она разорвала последние ремни, которыми были связаны ее ноги. Она поднялась, присела на корточки и резко распрямилась, отшвыривая полог, выскочила наружу, повалилась на песок, но тут же вскочила на ноги с проворством танцора.

Она испустила восторженный вопль. Она закружилась на месте, ужасая своих братьев и их жен.

Старший брат, тот, который напоил меня водой, бросился, чтобы схватить ее.

— Пусть он поговорит с ней! — закричал ему младший брат.

Она выгнулась, захохотала, заворчала по-звериному, а потом едва не упала — ноги у нее подгибались, и, когда она потянулась ко мне, стало видно, что ее руки покрыты кровоподтеками и полосами от ремней. Ее лицо в один миг было женским лицом, а в следующий превращалось в звериную маску.

— Иешуа из Назарета! — взревела она. — Ты хочешь уничтожить нас?

Она присела на корточки и швырнула в меня горстью песка.

— Ничего не говори мне, нечистый дух, — ответил я, склонившись над ней. — Изгоняю тебя, именем Господа Небесного, говорю тебе: изыди из моей рабы Марии. Изыди прочь и подальше от этого места. Оставь ее!

Она изогнулась назад, поднимаясь. Но при следующем крике упала вперед, словно изнутри ее удерживала цепь.

— Во имя Небес оставь эту женщину!

Она упала на колени, ее губы были мокры и дрожали от прерывистого дыхания. Она схватила себя за бока, словно силясь удержать. Все ее тело тряслось, и когда она замахнулась на меня кулаком, показалось, что ее рукой управляет другая рука и она всеми силами сопротивляется собственному жесту.

— Сын Божий, — взревела она, — проклинаю тебя!

— Покиньте ее, говорю вам, все до единого. Я изгоняю вас!

Она дергалась во все стороны, испуская крик за криком.

— Сын Божий, Сын Божий, — повторяла она снова и снова.

Ее тело завалилось вперед, и она уткнулась лбом в песок. Волосы упали, обнажая шею. Звуки, какие она издавала, слабели, тоскливые, умоляющие.

— Изыдите из нее все, один за другим, с первого до седьмого! — произнес я.

Я подошел ближе, встал прямо перед ней. Ее волосы падали мне на ноги. Она протянула руку, словно слепая, нашаривая опору.

— Силой Господа Всемогущего приказываю вам повиноваться! Оставьте сие дитя Господа такой, какой она была, пока вы не вошли в нее!

Она подняла голову. Руки снова зашарили, но на этот раз для того, чтобы она могла подняться, и она поднялась, как будто бы резко вздернутая кверху за волосы.

— Прочь, говорю вам, с первого до седьмого, изгоняю вас сейчас же!

Еще один крик сотряс воздух.

И она застыла неподвижно.

Ее пробрала дрожь, долгая и вполне естественная, преисполненная боли. Она стала медленно оседать, пока навзничь не легла на песок, голова откинулась набок, глаза наполовину закрылись.

Тишина.

Женщины стали отчаянно плакать и истово молиться. Если она умерла, значит, такова была воля Господа. Воля Господа. Воля Господа. Они с опаской приблизились.

Когда Равид и Миха поравнялись со мной, я поднял руку.

— Мария, — позвал я тихим голосом.

В ответ тишина: стоны ветра, шуршание пальмовых листьев, шелест шелковых занавесок на носилках.

— Мария, — позвал я. — Повернись ко мне. Взгляни на меня.

Медленно-медленно она сделала так, как я велел.

— О милосердный Боже, — едва слышно проговорил Равид. — Милосердный Боже, это наша сестра!

Она лежала, словно только что разбуженный человек, слегка недоумевающая и сонная, обводя взглядом всех, кто стоял перед нею.

Я опустился на колени и протянул руки, и она протянула мне свои. Я привлек ее к себе. Она не издала ни звука, но цеплялась за меня, когда я целовал ее в лоб.

— Господи, — произнесла она. — Мой Господь.

Хриплый надломленный стон Равида был единственным звуком в окружавшей нас тишине.

Я дремал.

Я видел их, ощущал прикосновения их рук, но не сопротивлялся.

Рабы омыли меня освежающими струями воды. Я чувствовал, как они снимают с меня истрепанную одежду. Как вода льется по волосам, стекает по спине и плечам.

Время от времени глаза мои обращались вверх. Я видел золотое полотнище шатра, хлопавшее на ветру. Омовение продолжалось.

— Немного похлебки, мой господин, — произнесла женщина рядом со мной. — Но только немного, ибо ты истощен.

Я сделал глоток.

— Больше нельзя. Теперь спи.

И я уснул под пологом.

В пустыне похолодало, но у меня не было недостатка в одежде и одеялах. Снова похлебка, проглотить и спать дальше. Похлебка, всего одна ложка. А потом далекие голоса, взволнованно говорящие что-то разом.

Наступило утро.

Я наблюдал его приход одним глазом, уткнувшись в шелковую подушку. Я видел, как свет разгорается, прогоняя тьму все выше и выше, пока та не ушла и весь мир оказался залит светом, и тень шатра была прохладной и спасительной.

Передо мной стоял Равид.

— Мой господин, наша сестра просит разрешения прийти к тебе. Мы хотели бы, чтобы ты отправился домой вместе с нами, чтобы позволил ухаживать за тобой, пока ты не выздоровеешь, чтобы ты жил с нами под одной крышей в Магдале.

Я сел. Я был одет в льняные одежды, расшитые по краю листьями и цветами. На мне был мягкий белый плащ с широкой каймой.

Я улыбнулся.

— Мой господин, что мы можем для тебя сделать? Ты вернул нам нашу возлюбленную сестру.

Я протянул к Равиду руки.

Он опустился на колени и быстро обнял меня.

— Мой господин, — сказал он. — Она теперь помнит. Она знает, что ее сыновья мертвы, что ее муж погиб. Она плакала по ним и будет плакать снова, но теперь это наша сестра.

Он возобновил уговоры. Вошел Миха и тоже стал уговаривать меня ехать с ними.

— Ты ослабел, мой господин, ты слаб, хотя демоны послушались тебя, — сказал старший брат. — Тебе нужны пища, питье и отдых. Ты совершил чудо. Позволь нам позаботиться о тебе.

Второй брат, Миха, упал на колени. У него в руках была пара сандалий, украшенных алмазными застежками. И он сделал то, что — я уверен — за свою жизнь не делал ни для кого. Он застегнул эти сандалии у меня на ногах.

Женщины стояли в сторонке. Среди них была Мария.

Она двинулась вперед маленькими медленными шажками, словно готовая к тому, что в любой миг я могу запретить ей приближаться. Она остановилась поодаль. Восходящее солнце светило ей в спину. Она была чисто вымыта, одета в чистое платье, волосы спрятаны под покрывалом, лицо умиротворенное, несмотря на многочисленные царапины и заживающие синяки.