Иван Ботвинник - Скиф

Сын Тамор едва сдержался от смеха. Он тут же начертал на табличке галантные стишки о розах и звездах, о звездных глазах и сердечных муках. Молодому самниту затрепанный мадригал показался перлом. Ютурн медленно, по складам перечитал его и с восхищением повторял:

— Все так, все так, как у меня, господин! Спасибо, я никогда не забуду тебя.

На маневрах Ютурн был переводчиком и неизменным этером легата. Ловкий, быстрый, он умело командовал своими воинами и не хуже понтийских таксиархов владел мечом. Филипп решил просить царя назначить Ютурна начальником когорты из трехсот воинов.

Поклонник римского военного искусства, он формировал отряды на италийский лад. Дело шло успешно. Мелькали дни, и буйные ватаги становились железными когортами.

Помня, как его самого обучали, Филипп устраивал ночные сборы. При свете факелов ржание коней, звуки боевых труб придавали гелиотам особую воинственность.

Восход встречали в поле. С первыми лучами склоняли оружие и славили Солнце Непобедимое. Пока шло моление, Филипп стоял на холме и задумчиво глядел вдаль. Он с каждым днем все больше и больше привязывался к этим храбрым простодушным людям. Господа не считают их равными, а разве чистокровные эллины — Алкей, Полидевк, Иренион — считали его равным себе? Даже в Понтийском царстве, где людей не делили на эллинов и варваров, где сам Митридат в глазах греков являлся варваром Востока, — даже там Филипп не был равен своим сверстникам. Сын гетеры, он должен был постоянно помнить позор своей матери и быть благодарным, если его в глаза не назовут незаконнорожденным. Незаконнорожденный? А почему? Разве боги не благословляют любое зачатие?

— Они слишком долго молятся, — подъехавший Аридем нагнул голову. — Боги услышали молитву. Пора…

Филипп не сразу вышел из задумчивости.

— Ах да, государь, ты прав: пора! — повторил он и подал знак. Воины быстро построились по когортам.

— У меня до сих пор нет ни одной фаланги, — пригибаясь в седле, вздохнул Аридем.

— А ты уверен, государь, что фаланга нам нужна? — спросил Филипп.

— Фаланга непобедима! — уверенно бросил Пергамец.

— Была когда-то! Фаланга с ее сарисами [20] Сариса — длинное (до 5–6 м) македонское копье. на шесть рядов хороша против плохо обученной восточной конницы. Но римские легионеры при первом же натиске врежутся в нее и опрокинут. Фаланга неповоротлива, государь!

— Так думает Армелай? — спросил Аридем.

— Так думают римляне, государь, — Филипп глядел ему прямо в глаза. — Они проверили это. Под Пидной царь македонский Персей со всеми своими непобедимыми фалангами был наголову разбит легионами Рима. Аристоник Пергамский тоже против римлян выставлял фалангу — и он… «Если владыка Сирии действительно внук Аристоника Пергамского, он не снесет этого намека, хоть бровью дрогнет», — подумал сын Тамор. Но Пергамец спокойно ответил:

— Ты прав: что проверено жизнью, то бесспорно. Расскажи об этом моим полководцам.

Однако сирийские военачальники и понтийские таксиархи, собравшиеся вокруг Филиппа, не сразу согласились с его доводами против фаланги.

— Ты преувеличиваешь неуязвимость римлян, — возразил Тирезий, старый раб с покалеченной на галерах ногой, — насильник не может быть непобедимым.

— Однако римлян еще никто не называл трусами! — выкрикнул Ютурн. — Уже сто лет римские легионы непобедимы!

Аридем живо обернулся.

— Это мой этер, — извинился Филипп. — Он повторил мои слова: Рим можно ненавидеть, но учиться у него нужно.

— Все равно, — внушительно заметил Аридем, — когда старик говорит, юноша внемлет.

— Он не знает наших обычаев… Он самнит.

— А сражается против Рима? — поддел Тирезий.

— Я ненавижу рабство, — Ютурн блеснул ярко-синими глазами, — но мою родину я не позволю унижать.

— Успокойтесь, друзья, — Аридем положил на плечо Ютурна руку. — Учись уважать старших. А ты, Тирезий, не оскорбляй родных богов твоих товарищей.

Приступили к учениям.

Тирезий некоторое время шел рядом с Филиппом.

— Я грек, как и ты, — глухо сказал искалеченный воин, — и ненавижу римских волков. Я родился в Афинах и всю жизнь был рабом. Целыми днями я дробил белый мрамор для своего хозяина и шлифовал для него плиты — он был искусным зодчим. Каменная пыль слепила меня. Зубы мои выкрошились до времени… Но, придя домой, я знал отраду. У меня была жена, малютки — хозяин не мешал нам жить. Пришли римские солдаты. Зодчего убили. Дом, где я родился и вырос, сожгли. Мои дочери, все трое, отданы на торг позора. Моя жена умерла в римских эргастулах. Там работают от зари до зари, а ночи проводят в сарае под замком. Воды и хлеба дают столько, сколько найдет нужным надсмотрщик — вилик. Я убил вилика, замучившего мою жену, и был заточен в трюме биремы. — Тирезий откинул капюшон плаща. Лысую розовую голову пересекал узкий белый шрам. — Мне трудно любить римлян, — повторил он.

После купания тело испытывало приятную истому. Не хотелось ни двигаться, ни думать.

Аридем лежал в траве и лениво следил за Филиппом, пытавшимся сорвать с дерева глянцевитый лист магнолии. Он вытягивался, становился на цыпочки и, наконец, прыгнув, добыл желаемый трофей. Лег рядом, достал из-за пояса костяную палочку и начал чертить на легком восковом налете листочка какие-то письмена.

— Что ты делаешь? — улыбнулся Аридем.

— У понтийцев обычай: на этих листьях пишут дорогое имя и отсылают любимой. — Филипп смущенно потрогал края листочка. — У меня сейчас нет любимой, но матери будет приятно мое внимание.

— Ты у нее один?

— Один…

— Бедная старушка! — с неожиданной ласковостью проговорил Аридем.

Филипп рассмеялся:

— Моя мать не захотела бы услышать этих слов…

— Она — молода? И отец у тебя еще жив?

— Жив, — нехотя отозвался Филипп. — Не знаю…

— Он покинул твою мать? — все с тем же участием продолжал расспрашивать Аридем.

Филипп вызывающе вскинул голову:

— Моя мать не из тех женщин, которых бросают. Она сама любого бросит. Она отвергла любовь самого Митридата! Как щенка выгнала из своей спальни!

— Честных и добродетельных женщин боятся даже цари, — одобрительно улыбнулся Аридем.

— Она красивая, а это гораздо важнее, — веско возразил Филипп, доставая платочек и бережно завертывая в него лист магнолии. — Добродетельны только те, которых никто не желает. Разве я не прав, государь?

Брови Аридема удивленно взметнулись.

— Ты еще мальчишка, а уже перестал понимать, что похвально, а что постыдно.

— Постыдно обидеть слабого, предать друга, присвоить чужое, а восхищаться красивой женщиной не постыдно! — горячо возразил Филипп.

Разговор неожиданно прервался. В глубине сада послышались голоса и бряцание оружия. Подошедший часовой доложил, что мастера Антиохии просят допустить их поклониться Солнцу Сирии…