Иван Ботвинник - Скиф

Марк Антоний поднял голову, в огромных одичалых глазах мелькнула радость. Безудержный, как и в отчаянии, он схватил руки Цезаря и осыпал их поцелуями.

— Я твой раб! Люций, мама! Вы слышите? Мы спасем Антонию! Цезарь! Помпей! О великие мужи Рима!

Сноп солнечных лучей дробился в подвижной синеве моря. Антония стояла на шатких досках причала. Рядом с ней — Олимпий в пурпурной мантии и, как всегда, в короне, съехавшей набок. Он был доволен. Потряхивал плечами и щурился на солнце.

— Ты смелая девушка, и я с радостью отпускаю тебя к брату. — Олимпий пожал крепкую маленькую руку. — А еще было бы лучше, если бы ты по своей воле осталась с нами. Тебя ведь не обижали? Я старался, чтоб ты была довольна…

— Я довольна, — мягкий грудной голос девушки звучал беззлобно. — Скажу братьям…

— Кончится война, попрошу твоей руки у римского Сената, — Олимпий засмеялся.

— У тебя и так полный гарем!

— Прогоню! Всех раздарю моим пиратам. Хочешь быть царицей Киликии?

Антония в упор поглядела на пирата.

— Ни одна республиканка, даже дочь водоноса, не захочет быть восточной царицей. Царь Египта Птолемей Евергет сватался к Корнелии, матери Гракхов, и знаешь, что она ему ответила?

— Что мне за дело до Птолемея и Корнелии? — Олимпий галантно поцеловал руку пленницы. — Я хочу знать, что ответит Антония Олимпию.

— Я весталка. — Исхудавшее и загоревшее лицо девушки стало строгим. — Даже если будешь царем романолюбивым — нельзя!

— Я пошутил, — Олимпий усмехнулся. — А ты славная девочка, смелая…

— Прощай, царь! — Антония прыгнула в ладью. — Попадешь в Риме в беду, дай знать — выручу. Поведут на казнь, я прикоснусь к тебе. К кому прикоснулась весталка, того казнить нельзя! Народ Римский дарит полное прощение другу жрицы.

Весла ударили, и бирема рванулась вперед. Киликия уплывала в розовой дымке. Обняв мачту, Антония задумчиво глядела вдаль. Освобождение из плена, чудаковатый Олимпий с его внезапным признанием, предстоящая встреча с братьями и матерью — все сливалось в одно светлое и радостное…

Навстречу спешили паруса. Пираты, изменив курс, пошли наперерез приближающейся биреме. Уже виднелись матросы на палубе. Убавили паруса и пошли вровень. Перепрыгнув через борт, на палубу упал Гарм. Он поднялся и подбежал к ничего не подозревавшей Антонии.

— Передай брату: морские ласточки не глупей римских бакланов! — Он вонзил в грудь девушки нож. — Друзья! Антоний отвел корабли, и мы вернем ему сестру девственной, как обещали! Но волки обманули нас. Помпей зашел с тыла. Волки готовят осаду с моря! Да будут прокляты наши враги!

Он толкнул ногой труп девушки.

— Уберите пристойно! Мы не шакалы, чтоб терзать мертвых.

Открытая равнина, благоприятная для нападающих, не представляла природных рубежей, хоть сколько-нибудь пригодных к обороне. Митридат решил отступать до встречи с Тиграном и вместе с ним, закрепившись в отрогах Тавра, дать римлянам бой. Вожди народов гор настаивали на немедленной битве. Зачем они будут погибать на чужбине, когда их жены и дети подвергнутся нападению?

Смутная тревога, охватившая ставку Митридата, не рассеивалась.

Стоя на часах, Филипп все чаще и чаще ощущал неясный, ничем не объяснимый страх. Было уже за полночь, когда в шатер царя вошел Люций.

— Солнце, центурия самнитов перешла под наши знамена.

— Что же тут печального? Ты говоришь это, точно извещаешь о непоправимой беде!

— Царь, не расчет на легкую победу, но неутолимая жажда мести привела их к нам: последние повстанцы разбиты!

— Волк волка ест, овцам легче, — Митридат презрительно усмехнулся, не замечая, как передернулся Люций. — Гладиаторы и самниты свое дело сделали — оттянули римские легионы, пока мы были слабы, а теперь…

— Перебежчики из передовых отрядов Лукулла говорят, что обе римские армии скоро объединятся…

— Лишние рты верней погубят их в пустыне, — спокойно возразил Митридат.

— К ним подошло подкрепление, — продолжал Люций, — прибыли стада и обозы с зерном.

— Египтяне держат их руку! Ты обманул меня! — Митридат в бешенстве, обнажив меч, кинулся на Филиппа.

Люций и Гипсикратия преградили ему путь.

— Мой сын не лгал тебе! Стада и зерно не из Египта!

— Говори, — сурово приказал старый царь, — говори все.

— Пшеница и стада прибыли из Тавриды.

— Таврида взята, Махар жив? — закричал Митридат. — Говори, мое дитя живо?

— Махар романолюбивый, царь Тавриды, послал Лукуллу пищу для его легионов.

Митридат молча привлек к себе Гипсикратию, как бы ища у нее поддержки.

— Люций, оставь нас, — тихо проговорила царица.

Золотой серп вставал над снежной цепью. Лиловое небо сливалось с лунными горами. Филипп бесцельно брел по стану. Кто-то окликнул его. Филипп поднял глаза. Гигант в плаще из козьих шкур мехом наружу протянул ему узкую потертую полоску от покрывала.

— Я долго искал тебя.

— Кто ты? — Филипп рассеянно вертел в руках лоскут.

— Ты видел меня мельком. Я Камилл, жених покойной Арны.

— Арна умерла? — Филипп вздрогнул.

— На нас лежал долг мести. Мы храбро сражались, но римляне, как всегда, оказались сильней. Семьдесят человек наших попало в плен. Из них две женщины: Арна и Фабиола.

— Фабиола?! С вами?!

— Читай. В ночь перед казнью Фабиола изранила гвоздем ладонь и, обмакивая палочку в рану, вывела эти строки.

Они вошли в шатер. Филипп поднес смятый лоскут к светильнику. Выступили бледные ржавые знаки. Он с трудом разобрал их.

Фабиола прощалась с ним. Она прошла все муки. Выпила до капли всю месть победителей. Дочь Фабия, она не далась бы живой в руки врагов, но в ней был ее ребенок, его дитя. Почувствовав, что скоро станет матерью, Фабиола тайком разыскала Арну, и та в горах приютила подругу своего господина. Когда гладиаторы восстали, а горцы поддержали их, Фабиола не могла предать приютивших ее.

Она скорбит, что ее Филипп никогда не увидит своего сына. Среди судей были ее двоюродные братья по отцу. Они допытывались: что заставило ее, патрицианку, молодую, красивую женщину, вступить в заговор, заранее обреченный на неудачу? Но она молчала, молчала на всех пытках.

Филипп глухо зарыдал. Его жена, его ребенок… Всю жизнь он тосковал о любви истинной, а когда боги послали ему великую, до конца самоотверженную любовь, он не заметил ее. Он царапал себе лицо и, причитая, выл, как скиф на похоронах. Камилл притронулся к его плечу.

— Не надо слез. Она не плакала. Она молчала. Все время молчала и только в ночь перед казнью заговорила со мной и просила разыскать тебя. Мне тяжелей. Арну перед смертью обесчестил палач.

— К чему же еще такое надругательство?!

— Римское человеколюбие запрещает казнить невинных дев. Приговоренных к смерти лишают невинности, чтоб соблюсти закон.