Иван Ботвинник - Скиф

Провожая тестя, Тигран удивился: зачем царь Понта берет с собой слугу? Он покосился на Филиппа.

— Разве мои слуги не сумеют угодить Солнцу?

— Мой верховный стратег сановник, а не слуга! — возразил Митридат.

Тигран попытался настаивать на своем, но старый царь так сверкнул глазами, что его зять лишь позволил выразить сомнение — стоит ли везти в горы курджумы с драгоценностями? Сокровищница дворца к услугам Солнца.

— Драгоценности мы возьмем с собой! — Гипсикратия, обнажив меч, встала у курджумов. — К ним подойдут только через мой труп.

И вот драгоценности с ними, а в замке — ни слуг, ни соседей, завывают сквозняки, холодный, нежилой воздух…

Гипсикратия сама топит очаг. В первый день дым повалил назад. Послышались писк и возня. Обгоревшие летучие мыши посыпались из трубы.

А стража устроилась в домике у ворот. Там ярко пылает огонь и вкусно пахнет пловом. Армяне подчеркнуто не понимают ни по-гречески, ни по-персидски. Прислушиваются лишь к скифским проклятиям Митридата — что нужно старому царю? Неужели ему мало того, что в крепости есть… бадья у колодца, хворост у замковых конюшен, при нем верные слуги, — ведь он не пожелал других, почему же он теперь недоволен?

Сурова зима в Армении. Снеговая линия спустилась так низко, что не только горы, но и холмы покрылись белой хрусткой коркой. Во дворе снег днем подтаивает, но к вечеру лед снова сковывает лужи. В ненастье туманы и облака ползут по земле и плотной пеленой обволакивают замок. Ночью мороз усиливается. Лунные полосы падают на плиты пола.

То исчезая во мраке, то вновь вырастая, мелькает высокая, все еще прямая фигура Митридата. Полы одежды развеваются от быстрой ходьбы. Дойдя до угла, он резко поворачивает и вновь мечется по пустому замку.

Вихри мыслей проносятся в его голове. Далекие видения встают перед старым царем.

Маленьким грязным оборванцем бредет он за овечьим стадом. Горячий песок жжет ноги. Там и сям на караванных путях, точно потревоженные духи, вздымаются пыльные смерчи. Кружатся, сталкиваются и испуганно мчатся друг от друга.

Эта горячая безудержная пляска будила в мальчике нелепые, недобрые чувства. Почему он, светлоликий царевич, изгнан матерью? За что она возненавидела его? Возненавидела?!

Поздно вечером, припав вместе с ягнятами к теплому овечьему вымени, маленький Митридат вспоминал ласковые руки матери. Они нежно гладили, прижимали к груди его голову, и мальчик осторожно касался губами золотисто-смуглой ложбинки, выглядывавшей из раздвинувшихся складок пеплоса, жадно вдыхал знакомый аромат розового масла… Смерть отца отняла у него это счастье.

Возле матери появился угрюмый, требующий к себе почтения человек, — и маленькому царевичу только изредка стали разрешать переступать порог ее опочивальни. Он входил, пугливо кланяясь, и сразу же останавливался, наткнувшись на злобный взгляд отчима. А в глазах матери застыло выражение страха и покорности. Она отшатнулась от него, как шарахаются друг от друга эти пыльные крутени, порожденные пустыней. Измена! Измена! Мать изменила ему!..

Все быстрее и быстрее ходит по пустому замку старый царь. Его широкие одежды распахиваются, как крылья. Трижды прав был Митридат Евпатор! Он мстил. Он отнял отцовский престол у глупой злой женщины и ее трусливого любовника. Он казнил их. Не ради себя, даже не ради отмщения за отца совершил он это кровавое деяние. Ради царства и народа! Точно дикие звери, бродили в отрогах Кавказа племена колхов, лазов, албанов. Они не знали вкуса мягкого душистого хлеба, благоуханной мастики, маслянистых, вмиг утоляющих самый лютый голод оливок! Митридат Евпатор щедро оделил их этими дарами Эллады.

Томились и умирали от жажды кочевники, дети пустыни. Царь Понта согнал толпы пленных и приказал рыть колодцы.

Он всегда был милостив к малым сим, карал лишь корыстолюбцев и изменников. За что же его так жестоко наказала судьба? Сыны его, родные сыны — первенец Махар и веселый любимец, легконогий, как молодой джейран, Фарнак — в римском стане! Не пленниками, нет! Цари романолюбивые, они пьют вино и делят хлеб с волчьей стаей.

Митридат заскрежетал зубами. Прервав стремительный шаг, прислонился лбом к холодным камням стены. Филипп вздрогнул, но тотчас же отвел взгляд от царя и принялся ворошить в очаге угли.

Митридат не заметил своего придворного. Резким рывком отстранился от стены и снова зашагал по гулким плитам.

Измена! Всюду измена! В первую войну с Римом предали малоазийские греки. Подлые риторы! Ну и досталось же им от царя Понта! Взяв Милет, он камня на камне не оставил от их города. А вслед за изменниками восемьдесят тысяч италиков в один день полегли под ножами восставших. И прав, трижды прав был он, истребляя волчье племя. Это они, вертлявые, сипеволосые сагатусы [38] Сагатус — одетый в сагум, т. е. римлянин. занесли на Восток свое лукавое «Divide et impera» — «Разделяй и властвуй!»

Десятилетиями сманивали, развращали трусливых, подленьких царишек: Антиох, Дейотар, Никомед, Махар — да разве можно запомнить все эти пакостные клички! Они сливались для старого кочевника в одно омерзительное стоглазое, стоустое месиво. И эта гидра копошилась на земле, жадно хватала из рук победителей подачки, трепетно следила за каждым мановением волчьей лапы.

Уничтожить гадину! Сжечь дотла их столицу, как сделали волки с Карфагеном!

Митридат внезапно остановился. Его мысли всегда привлекала таинственная и скорбная судьба Ганнибала. Лучший стратег подлунного мира, может быть, более мужественный и мудрый, чем сам Македонец, — и побежден, побежден!

Таинственные гигантские тени встают над заснеженными вершинами. Тяжелый топот падает в расщелины, превращаясь в неясный устрашающий гул. Оползень с гор? Скалы сдвинулись? Слоны, дерзкие воины Ганнибала идут через Альпы. Ганнибал спешит растоптать Рим, сулит свободу племенам Италии. А они?.. Они не захотели ее!

Царь шагнул к узкой амбразуре. Луна скрылась. На темном застывшем небе мелким пунктиром прорезывались озябшие звезды. Белели вдали очертания Арарата, похожие на сдвоенные слоновьи головы.

Не захотели италики свободы из рук иноземца, отказались от щедрых даров великого полководца! Остались верны своей кровной, вспаханной, ухоженной отцами и дедами земле.

А он, Митридат? Он тоже всем сулил свободу. Один из всех владык Востока старый Понтиец любил и чтил тебя, мать-Азия! Он тоже обещал всем свободу. Он знал, что, спалив Коракесион, доберутся волки и до Синопы, и до Пантикапея. Знал, что лишь дружным, единым усилием всех народов и племен можно опрокинуть крепнущую с каждым годом державу квиритов. Никто, никто из тех, кому боги доверили судьбы царств азийских, не постиг необходимости единения. И единения не было. Рабы, предатели, женоподобные евнухи! Ни закона! Ни справедливости! Ни верности! О горе, горе! За что боги так безжалостны к Митридату Евпатору?