Иван Ботвинник - Скиф

Нет, не были боги безжалостны. Они послали ему на пороге седой старости утешение и опору — отважного Пергамца. Какое ему было дело, был ли то чудом спасенный царевич или избранный богами пастух? Аридем был верен, бился до конца И в час мучительной казни, наверное, клял предавшего его Понтийца так же как Митридат клянет сейчас предавших его!

О горе! Горе! Как ослепила тогда старого царя насмешливая Клио! Он, он сам предал единственного, кто был верен, был молод, был могуч!

Пергамец нес в века великий замысел. Гипсикратия что?

Влюбленная девочка! Артаваз — дитя, мечтатель, поэт, ему греческие стихи дороже царственных дел. А Пергамец был муж, уже цветущий годами и державным разумом.

Он знал то, что поверженный Митридат постиг лишь ценой кровавых горестей, ценой великих скорбей, — он знал, за что радостно и мужественно отдают жизнь люди. Не рабы, нет, друзья-воины, живущие единой мечтой со своим вождем, — лишь они несокрушимы!

Митридат потряс сжатыми кулаками, проклиная богов, ослепивших его в тот миг, когда судьба и Рима и Востока уже лежала на весах Клио. О, будь проклята его слепота! Слепота человека, привыкшего к обманам! Будь прокляты те, кто с младенчества отнял у Митридата Евпатора веру в честь мужа, в доблесть воина, в сердце человеческое! Разве ж не достойней стократ править простыми, открытыми детьми полей, чем быть царем над миром лжи и коварства, над миром змей и ехидн!

Митридат подошел к затухающему очагу.

— Сидя спишь? — коснулся рукой плеча Филиппа и, не дожидаясь ответа, круто повернулся и вновь безмолвно зашагал из угла в угол.

Филипп, проводив царя взглядом, бесшумно подбросил в очаг связки хвороста. Долго смотрел в разгорающееся пламя — вздохнул: одни боги ведают, чем кончится этот плен. Может быть, над ним, Филиппом Агеноридом, исполнится старинное проклятие: «Да умрешь ты последним в роде». Все, кого он любил, мертвы: мать, Армелай, Аридем, Люций, Фабиола и его дитя в ней, ни разу не виденное, еще не рожденное, его плоть и кровь, которую во чреве матери бросили на растерзание диким зверям.

— Все мертвы, все… — глухо простонал он, роняя в колени голову.

Снежные бури замели перевал. Начальник армянской стражи велел Гипсикратии печь меньше лепешек. Кто знает, когда караван из долины привезет муку?

Гипсикратия скрыла от царя горькую истину. Ограничить державного пленника в пище, смущать его дух житейскими заботами было бы слишком жестоко, но она и Филипп должны помнить: мука в горной крепости на исходе.

Митридат, осунувшийся, обросший длинными седыми волосами, сидел нахмуренный, ничего не замечая. Неожиданно вскакивал и начинал метаться по залу. В порыве гнева и отчаяния он осыпал свою подругу проклятиями. Зачем она медлит? Почему до сих пор не покинула его? Она молода и прекрасна. Чего она ждет от полутрупа? Его сокровищ? Умирая, он бросит их в пропасть. Может быть, она считает себя обязанной делить с ним позорное гостеприимство Тиграна? Детские сказки о великодушии! Никто ничего никому не обязан! Он не нуждается в чьем-либо сострадании. Зачем ей нищий, бездомный старик? Он больше не царь. Он изгнанник, пленник. Зачем она себя губит? Это не любовь. Женщина не может любить побежденного. Он не хочет подаяния!

Осыпав свою подругу оскорблениями и проклятиями, Митридат стремительно уходил к себе, но прежде чем он успевал запереть дверь, Гипсикратия, проворная и тонкая, как ласка, проскальзывала в его опочивальню. Она знала: бурное отчаяние сменится безмолвной скорбью, и тогда ее нежность смягчит муку пленного вождя.

Царь брал ее дары, но в остальное время не замечал бедной девушки. Филипп с тоской и тревогой наблюдал за ее угасанием. Гипсикратия надрывалась над непривычной домашней работой, несла каждую ночь стражу в самые тяжелые предутренние часы, и еще у нее хватало сил утешать и ободрять обоих мужчин. С ним в последнее время она была еще более ласковой. Филипп не раз задумывался: что если, поклоняясь Митридату и принося в жертву ему свою юность, она по-женски любит его, а не царя? В холодные вечера они согревались под одним плащом, и Гипсикратия искала его тепла.

Как-то, забывшись, он привлек ее далеко не по-братски, она не отшатнулась, не оттолкнула его, но посмотрела на него таким жалостливо-укоряющим взглядом — это ли не загадка? Два дня не разговаривала с ним. Молча ставила перед ним пищу, молча сменяла на часах. На третий вечер села возле и вздохнула.

— Холодно? — осторожно заметил Филипп.

— Да! — Она обернулась. — Я очень люблю тебя и не хочу помнить твою глупую дерзость! Не обижай меня больше. — Она пригнулась к огню и мелко вздрогнула. — Мне и без того тяжко.

Филипп положил руку на ее пальцы. Гипсикратия ласково и обрадованно вскинула ресницы. Они долго молчали.

Метели все чаще и свирепей гуляли в горах. Ветер задувал пламя в очаге. На улицу было страшно выйти. Бадья у колодца оледенела. Пили снеговую воду.

В эту ночь завывание бури было особенно зловещим. Митридат, греясь у огня, попросил Филиппа рассказать какую-нибудь историю.

— Какую, государь?

— Какую хочешь…

Но пока Филипп настраивал кифару и напрягал память, Митридат вдруг изменил желание.

— Нет, сегодня я сам расскажу, — глухо проговорил он. — Ты слышал, конечно, о Прометее? Титан Прометей похитил для людей огонь с неба, но люди предали его, а боги, хитрые и завистливые, приковали к скале. Говорят, каждую ночь орел прилетал терзать Прометея. Вздор! Орла не было! Безделье убило титана! Теперь я понимаю весь ужас этой казни. Пытку бездельем, когда каждая минута дорога, когда ты нужен, как дождь в засуху! Если б парфы не ушли, мы бы победили. Всюду измена.

— Я думаю, Солнце, — осторожно возразил Филипп, — нас победили главным образом потому, что у нас не было пехоты. Решили исход битвы римские триарии.

— Я рассчитывал на Тиграна.

— Если выберемся живьем из этой западни, мы не станем, Солнце, рассчитывать на союзников. Внутри наших войск должно быть как можно меньше всадников, как можно больше тяжеловооруженных пехотинцев. О твердыни римских каре разбилась конница Артаксеркса, колхи и скифы. Кочевники — дети степей и пустынь — хороши лишь в рассыпном бою. Нам, государь, придется вырастить тяжеловооруженных пехотинцев.

Митридат, против обыкновения, с интересом выслушал Филиппа. Под конец даже заметил:

— Да ты, я вижу, многому научился! Весной начнем набирать новое войско. Я отдам тебе власть верховного стратега.

В начале самого холодного зимнего месяца столицу Армении неожиданно посетил тетрарх Галатии Дейотар. Он постарел, но годы не сделали его умнее. Встретившись с Великим царем Армении Тиграном, он вдруг, поводя распутными бархатными глазами, завел речь… о прелестях римской жизни. Он отдыхал нынешним летом в италийских Байях — чудесном приморском городе. Какая жизнь! Какие женщины! Его вилла стояла через дорогу от виллы консуляра Брута! Супруга консуляра — самая дивная женщина в мире. Римлянки так просты в обхождении и нравах! Он каждое утро мог созерцать, как дивная Сервилия купается.