Юлия Андреева - Палач, сын палача

Дни шли за днями, давным-давно уже просвистел топор, отсекая голову славного разбойника фон Бера из стариннейшего рыцарского рода. Перед казнью фон Бер принародно пожал палачу руку, прощая и умоляя простить его самого. После чего приговоренный осведомился, приходил ли к Петеру кто-нибудь из его друзей или былых однополчан, чтобы передать золото за хорошую казнь.

Господин Миллер сказал, что никто не приходил и ничего не приносил, но он сам чувствует некоторую вину перед фон Бером, поэтому казнь будет осуществлена с его стороны бескорыстно по отношении к самому господину рыцарю, Петер будет рад и своей обычной плате из казны.

Услышав, что былые друзья и подельники позабыли его в тяжелый момент жизни, фон Бер было расстроился, а потом снял с себя дорогой плащ, который был на нем, и перстень с руки, прося принять все это в уплату за хороший удар.

Петер пожал руку осужденному, заверив его, что, не смотря на размер его шеи, он отрубит его голову с такой легкостью, что добрейший фон Бер ничего и не заметит. После этого он уступил место священнику, и «раскаявшийся колдун» принял последнее утешение, после чего господин Миллер сам помог ему удобнее устроиться на плахе, так как у разбойника все еще болела подпиленная шея. Успокоив его, как он это умел, Миллер принял из рук своего помощника Михеля лежащий в чехле и обернутый алым шелком топор. Занеся его над головой, маленький Миллер застыл на мгновение подобно соколу, готовящемуся камнем упасть на куропатку, после чего, сверкнув молнией, топор опустился на плаху, так что голова отделилась от тела в одно мгновение, подпрыгнув на месте и покатившись по помосту.

Следившие за казнью зеваки невольно зааплодировали искусству палача.

Не обращая внимания на зрителей, палач Миллер бережно передал помощнику топор, после чего поднял с помоста голову фон Бера, и, поклонившись ей, закрыл разбойнику глаза.

Господина фон Бера казнили на месяц раньше, чем в Оффенбурге должно было пройти аутодафе с шествием кающихся грешников, выставлением на всеобщее обозрение и побитие камнями клетки с настоящей ведьмой и прочими обычными для этого действия потехами. Причиной тому было ходатайство палача Миллера, который считал бесчеловечным не столько выставить фон Бера как отъявленнейшего слугу дьявола, которым он, по сути, и являлся, сколько позорить дворянина и рыцаря перед толпой простолюдинов. Ведь тогда бы господина фон Бера в одной рубахе и босяком вели бы по улицам города, в то время как помощник палача стегал бы его кнутом, а всякий, кому не лень, бросался в рыцаря гнилыми овощами и тухлыми яйцами.

Фон Бер догадался об этой милости и благодарил судьбу, что она позволила ему умереть с честью, смертью, приличествующей его роду и рыцарской чести.

После смерти разбойника и рыцаря фон Бера Петер был вынужден явиться в городскую управу, где попросил похоронить его меч с честью. Так как казнь фон Бера была сотая и, согласно традиции, после того, как меч отрубал сотую голову, над ним следовало провести обряд посвящения и похоронить как рыцаря.

Нет слов, как палачу не хотелось расставаться с прекрасным и верным ему мечом, но он верил в приметы и старался исполнять все обычаи и предписания. Поэтому в ноябре 1628 года в главном кафедральном соборе города Оффенбург был торжественно похоронен меч.

Петер слышал одну историю о палаче, который отказался похоронить свой меч. Но это была плохая история. Говорили, что не успокоенный церковной землей меч ожил после сотой казни и перестал слушаться собственного хозяина.

Сначала он отсек палачу ногу, потом руку. А когда тот упал на землю, истекая кровью, меч самопроизвольно поднялся в воздух и искромсал беднягу на мелкие кусочки.

После летающий по воздуху меч был замечен в разных городах, где он творил зло и бесчинства, упиваясь человеческой кровью.

Все это случилось, потому что в меч вселился дьявол, которого только через два года сумел изгнать епископ города Мюнхен в Баварии, спрыснув его святой водой. После чего меч все-таки похоронили.

После истории с сыном кузнеца, Клаус почти перестал общаться с соседскими детьми, так как от проницательного взора мальчика не укрылся тот факт, что взрослые относились к его отцу с подобострастьем, продиктованным чувством глубочайшего страха, а дети попросту боялись его, считая исчадьем ада. Будучи воспитанным в семье католиков, Клаус не мог позволить кому-либо даже в мыслях скверно отзываться о его родителях.

Поэтому он предпочел тихие тюремные дворики шумным улицам и компанию работающих при тюрьме взрослых обществу своих сверстников.

Зная, что в этой жизни у него одна дорога – продолжить дело отца и деда, Клаус занимался изучением инструментов палача, убирался в залах для допроса. Заматывая рот и нос шарфом, помогал разносить еду арестованным и время от времени замачивал в кадке с холодной водой окровавленную одежду отца. Вот и все занятия.

К слову, закрывать рот и нос приходилось не одному Клаусу, а всякому, не привыкшему к тюремной вони людям, так как прикованные к полу или стене арестанты испражнялись под себя, и затем спали на этом дни, недели, месяцы, а бывало и годы, зарабатывая язвы, гнойники и другие опасные болезни. Но, если в тюрьме Оффенбурга положение несчастных было еще более или менее сносным, так как палачи и судебные исполнители понемногу подлечивали своих подопечных, а такого страшного наказания, как пожизненное замуровывание в камере не было вовсе, в других, более просвещенных в плане борьбы с ведьмами городах людей запирали без света в мрачных подземных колодцах, время от времени подкармливая страдальцев через специальное окошко, которое запиралось, едва осужденный брал свою еду.

В таких местах уже никто не мог придти на помощь арестованной по обвинению в колдовстве женщине, перевязав ее раны или дав ей возможность умыться. Одни лишь крысы, мухи да пауки посещали эти мрачные жилища.

После того, как тюремщик докладывал о том, что осужденная на пожизненное замуровывание уже приличное время не подает признаков жизни, по всей видимости, умерла и давно в аду, страшную темницу открывали, после чего оттуда выволакивали объеденный крысами труп и, если того требовало строгое начальство, в камере немного прибирали.

Впрочем, все эти ужасы не имели ровным счетом никакого отношения к маленькому Клаусу, которого никто ни не собирался подпускать к опасным колдуньям ближе, чем это предписывал тюремный устав.