Юлия Андреева - Палач, сын палача

Клаус много раз бывал в тюрьме и раньше, поэтому не заставил просить себя дважды.

На этот раз господин Филипп приготовил бутылку наливки и пирог с говядиной, который дала ему с собой жена. Откушав и поболтав о пустяках, Филипп вдруг сделался серьезным и спросил Клауса, собирается ли он служить в Оффенбурге вместе со своим непревзойденным в мастерстве отцом, или отец примет, наконец, должность комиссара, оставив работу на Клауса.

Обо всем этом мальчик не имел никакого понятия. Тогда Филипп поинтересовался, где, по мнению Клауса, лучше работать – на постоянном месте при каком-нибудь суде, тюрьме, или на разъездах.

Мальчик сказал, что, вероятнее всего, более интересно было бы переезжать с места на место, на что Филипп рассмеялся, заметив, что лучше работать там, где больше платят.

Он – Филипп уж поездил по свету. Был и в Баварии, где еще жива легенда о том, как сын местного герцога, вопреки воли отца женился на простой банщице. А отец потом, обвинив невестку в колдовстве, спешно произвел дознание, суд, да еще и утопил бедняжку, пока сын со свитой и друзьями был на охоте.

Правда, с утоплением там заминочка вышла, местный палач оказался незнакомым с методикой проведения этой казни, он привязал железный лом к волосам приговоренной и сбросил ее в воду. Но лом отвязался в воде, и женщина спаслась. Так что пришлось топить ее во второй раз. Уж он-то, Филипп, не опростоволосился бы таким образом. После того случая в Мюнхене всегда служили самые лучшие палачи.

Работа в разных княжествах отличалась только тем, что приходилось привыкать к твердым ценам, принятым на этой земле, хотя, по сути дела, оплата мало чем отличалась. Везде все было похоже, и повсеместно оплата зависела от сделанной работы. Потому что это же форменное безобразие, когда палач получает, как простой солдат, фиксированное жалование. Так же никакого старания не будет.

Например, в Лейпциге, кроме всего прочего, местный герцог оплачивал само присутствие палача на пытке. Это стоило 2 гульдена и 30 геллеров. Так что, даже если допрос каким-то чудным образом обходился без пыток, что случалось, правда, крайне редко, палач мог рассчитывать хотя бы на эти скудные барыши. В то время как в баварском Мюнхене палачу не платили ни альбуса за то, что он поднимал свой зад с супружеской постели и шел на допрос. Но зато там платили целый рейхсталер за то, что палач показывал перед допросом с пристрастием орудия пыток подозреваемым, запугивая их.

Порка розгами в Дармштадте оценивалась в 3 гульдена 30 крон, в Мюнхене 1 рейхсталер, включая стоимость прутьев, которые должен был закупать сам палач или его помощник. Здесь могли выгадать палачи, имеющие сыновей, так как, в то время когда сам палач был занят более серьезным делом, сынок мог сбегать к ближайшему пруду и наломать там свежих веток, не платя торговцам.

Но ни в Дармштадте, ни в Мюнхене, никто не мог сказать точно, сколько ударов полагается на одну порку! Каково?! – он весело шлепнул Клауса по плечу. – Понимаешь, один лентяй ударит пять-шесть раз и все, а другой может и увлечься. А платят-то, платят одинаково!

Во всем нужен точный расчет, чтобы никто не смел отлынивать. В Косфельде, например, помощник палача стоит рядом и считает удары, за каждый – палач получает по 4 крейцера. Но прутья опять же за счет палача.

В Дармштадте сжатие ноги в испанском сапоге или зажимание пальцев в тисках может принести палачу 2 гульдена 30 геллеров, а у нас в Оффенбурге 1 рейхсталер 26 альбусов, и ни на один альбус больше. Но зато у нас палач получает целых 2 гульдена 26 альбусов за вправление вывихнутых суставов после пытки и лечение ожогов и ран мазью. В Косфельде же палачи, точно добрые самаритяне, обязаны лечить этот сброд на свои средства! – он хлопнул себя по коленкам и, вскочив, прошелся по комнатке. – А не лечить нельзя! Потому как, если у тебя человек помирает после первой же пытки, ты же не получишь того, что можешь заработать в ходе последующих допросов! А казнь – это же самые большие деньги! Но если у тебя подох преступник до казни, за казнь тебе ни за что не заплатят! Мало этого – судья еще может привлечь тебя к денежному штрафу или назначить до пятидесяти ударов по спине. А после порки, какая уж тут работа! Лежишь строго на животе и повернуться не моги. Ни тебе сесть, ни рукой пошевелить. Помочиться в горшок – пытка.

Было заметно, что Филипп знает, о чем говорит, и пороли его за смерть подследственных и штрафы налагали далеко ни один раз.

– Я еще не сказал о сожжении заживо! – по лицу Филиппа поползла довольная улыбка, рука потирала руку. – В Дармштадте за это платили 14 гульденов. Но сюда уже входило все про все. В Мюнхене за тоже 4 флорина. И еще приходится делиться с помощниками, потому как одному трудно со всем справиться. А вот в Косфельде – как раз полнейший порядок – само сожжение стоит, конечно, неправдоподобно низко, – он сделал выразительную паузу, предоставляя мальчику назвать цену, но когда Клаус запнулся, Филипп выдавил из себя: – Всего 4 флорина! – брызнув при этом слюной. – Но зато там все прописано по пунктам: сложить костер 1 флорин, высыпать пепел сожженной в освещенную воду – еще флорин. И дальше аккуратно пункт за пунктом.

– Вот, такие пироги. – подытожил сказанное Гер Баур. – Жаль, что не все палачи понимают это. Твой отец, например, лучший в Оффенбурге, да и вообще – лучший. Но, только одного не пойму, как он может выпускать на свободу ведьм, всего лишь проткнув их в нескольких местах иглой? Ведь проверка иглой по деньгам – мелочь. Если же ты палач и отпускаешь подозреваемых, мол, они не виновны, кого ты, прежде всего, этим наказываешь?

– Никого не наказываешь. – не понял вопроса Клаус. – Кого же наказывать, если виноватых нет.

– Вот-вот, тогда самыми виноватыми получаются родные и близкие палача. Потому как папа не сумел выбить из глупой, пустой старухи, которую уже ему словили и готовенькую притащили, признания в связи с нечистым. А значит, он на ней ничего толком не заработал, и, вместо того, чтобы кушать сдобные булки с медом и есть крольчатину, его семья, точно проклятые французы, день-деньской хлебает пустую луковую похлебку. Ну, разве ж это справедливо?!

– А посылать невиновных на казнь справедливо? – заступился за отца Клаус.

– Людишки, они завсегда в чем-нибудь да виноваты, ни в этом, так в другом. Ну, ни в колдовстве, так в блуде с соседом. Ни в полетах на шабаш, так в воровстве. Какая разница кого и за что? Господь справедлив и сам разберется, кто у него по какому делу пойдет. К тому же, раньше умерший человек не успевает сделать кучу пакостей, которые, быть может, дьявол уже приготовил для него! А значит, на том свете ему уже меньше отвечать. Что же касается невиновного, то тут и вовсе замечательно все выходит. Потому как, коли палач казнит невиновную, господь непременно ее сразу же в рай и определит. Следовательно, палач он кто? – Он молодец! И потом, если ты думаешь, что на нашем ремесле можно кучу золота загрести и дворец до неба выстроить, то это не так. Мы, палачи, получаем сущую ерунду по сравнению с тем, что идет нашим господам и в городскую казну, следовательно, мы уничтожаем злых и вредных людишек и, одновременно с тем, приносим ощутимый доход в казну.