Михаил Старицкий - Первые коршуны

— А вот я крикну «годи»! — ударил кулаком по столу средний, что был в байбараке.

— Ты вот, казаче, сказал, что один дерет, — заговорил внушительным голосом богато одетый старик, — а этот один, выходит, вся сила в крулевстве: этот один — король, сейм, вельможное панство! Этот один поотнимал все земли и от городов, и от сельских громад на свою руку, этот один обрезывает и нам, горожанам, права, и простому народу, и вам, воинам, козакам… Ведь вот же Наливайко хотел побороться с этим одним, а чем кончил?

— Не штука было, батьку наш любый, райче [6] Райцами, или лавниками, назывались члены гражданского суда в магистрате; бурмистрами — члены уголовного отделения. Войт — городской голова — председательствовал в том и другом. славетный, и угодить ему в медного быка, коли не отозвались на его поклик все обиженные, а он остался лишь с горстью завзятцев… Эх, коли б в каждом селе, да в каждом местечке, да в каждом городе завелось по Наливайку… так, может быть, этот «один» сидел бы уже сам в быке — вот что!

Приезжий, видимо, весь обратился в слух: его волновали слышанные речи, а последнее слово запорожца вызвало горячую краску на его щеки.

— Что так, то так, а только сразу велетней [7] Гигант, герой. не появишь, — вздохнул старик. — Главное то, что все мы, дети Украины, предковечные господари русской земли, должны разуметь, что всех нас давит одно ярмо, что беда каждого из нас — мещанина ли, купца ли, запорожца ли, селянина ли, — есть беда всех, беда общая. Всяк борись за свое, а и друг другу помогай, тогда общими усилиями, быть может, и осилим пана…

— Да, помогать нужно, а не смеяться, — вставил с укором юнак.

— Кто говорит, помогать-то мы рады, — возразил запорожец, — только ведь должен же сначала хоть крикнуть ободранный да отмахнуться рукой, чтоб знать, что ему помощь нужна; а иначе ведь подумаешь, что грабеж ему в смак…

— Ишь, что бовкнул! — захрипел средний, сидевший ближе к окну.

— Да как же: вот тут говорили, что прежде горожане хоть майтбурским правом защищались, и воеводы не нарушали его, судили лишь жидов, а теперь и майтбурия обессилела, и воевода касует все, и свои стали не дружны…

— Майтбурия, козаче, дана нам была как забавка, чтоб дитя не кричало на пуп, — начал снова наставительным словом старик. — Для других новых местечек, при теперешнем панском гвалте и народном бесправии, майтбурия, може, и есть привилей, — хоть и с чужого плеча и не на нас шитый, а все же кожух; но для стародревних городов русских — это не право, а приборканье прав… Вон покойный дед мне рассказывал, что за Литвы мы правились тут вольною радою, по старым звычаям и обычаям… А земли было — занимай, сколько хоч, только сообразно поставляй за нее воинов князю, да оружье на них, да харч.

Старик передохнул и промочил себе горло глотком меду: знающее слово его импонировало на всех.

— Вот и относительно святого города нашего, хранителя грецкого благочестия, разве прежде такая околица к нему належала? С давна-давен Киеву послухали вон сколько сел: Демидово, Козаревичи, Глебовка, Ясногородка, Приорка, Мостыщи, Крюковщина и за Днепром Выгуровщина, а вот как попали под Польшу, так паны все отняли, а нам дали майтбурию… Ну что было делать? Помирились мы на майтбурии и зажили себе хоть не по давней воле и не по родным порядкам, а все ж зажили: стали судиться и рядиться чужим уставом — саксоном… Прежде-то от дедов да прадедов перешли к нам свои звычаи и обычаи, потом дали нам литовский статут, а потом его сменили саксоном… Так все это так перепуталось, мои друзья, что пока доищешься правды, так ногу сломаешь… Знальцы-то в этой мутной воде и стали рыбу ловить, и появилось много кривд… Этими кривдами набивал себе всякий пройдоха карманы, высасывал у братьев кровь, богател, а другие, завидуя ему, тоже стали льнуть к богачам, чтобы и себе захватить какой шмат, — вот и завелись у нас дуки. [8] Богачи, аристократы. А дукам уже не на руку интересы всей братии; им ближе интересы грабителей… Они уже пнутся в паны и вместе с панами да с воеводами готовы грабить и продавать кревных…

«Господи, что за дивный старец, какой зналый ум, какая душа! — пронеслось в голове приезжего вихрем. — И этого сечевика голос знакомый, близкий, а того юнака узнал… узнал… орленком выглядит!» И гость, забыв про свое намерение, совершенно подался вперед и стал вслушиваться уже жадно в каждый звук голоса собеседников, чувствуя, что на сердце его тает лед одиночества, отчужденности и охватывает его мягкая теплота чего-то родного…

— Да разве, дидуню, считают они люд кревным? — заметил горько юнак. — Они его считают быдлом [9] Скот. и, как коршуны, готовы заклевать насмерть…

— А-а!! — злобно крякнул козак и залпом осушил кружку меду.

— Именно коршуны, — одобрил старик, — и прилетные еще, не свои, так им и не приходится считать нас за кревных… Вот хоть возьмем этих Ходык…

При этом имени незнакомец вздрогнул, побледнел и приподнялся с места, а у сидевшего за камином оборванца заискрились глаза.

— Какой-то татарчук Кобызевич прибыл к нам из Мозыря в Киев, — начал словоохотливый старик — воспоминания старины, видимо, доставляли ему утеху, — и стал этот татарин разными темными делишками свое рямье латать… да, обросши мхом, перетащил сюда и все свое кодло… [10] Род.

Татарчуки оказались малыми способными, на всякое зло годными и до талеров да дукатов более жадными, чем наш Лейзар…

— Ой-ой! — усмехнулся возвратившийся в хату шинкарь, почесав за пейсом.

— А особенно коршун Василь, — продолжал райца, — и начал всех в свои когти захватывать и заклевывать; то денег займет — и заграбит за грош все добро, то оберет, как опекун, сироту, то женится сам на богатой и обнищит весь род, то оттягает по суду всякими кривдами несколько тысяч литовских коп грошей… [11] Литовская копа — около семи с половиной рублей. Жиреет шуляк, а от жиру начинает еще больше беситься: глаза-то у него налились кровью, и обуяла ненáсыть… Стал он уже называться Ходыкою, а наши еще выбрали его, как знающего хорошо и литовский статут и майтбурию, райцей в магистрат… Ну, как сел он на лаве, так уже и страх всякий прогнал: подложными документами добыл себе шляхетство, чтоб иметь право захватывать маетности, и стал устраивать настоящие наезды…, [12] Нападения, разбои. силою отнимать у владельцев имения… Прежний подвоеводий Аксак помогал ему, — конечно, не даром…

— Как же вы потурали [13] Потворствовали. такому бесправству и гвалту? — спросил запорожец, переменив позу и усевшись теперь по-турецки.

— Сразу было полоснуть ножом, чтоб и завод сгинул! — процедил сквозь зубы юнак.