Генрик Сенкевич - Камо грядеши (пер. В. Ахрамович)

Потом схватил ее руку и не мог говорить больше, а лишь смотрел на нее с восторгом, как на свое обретенное счастье, и повторял ее имя, словно желая Увериться, что снова нашел ее:

— О Лигия! Лигия!..

Он стал расспрашивать, что происходило в ее душе, и она призналась, что полюбила его еще в доме Авла, и если бы он отвел ее из Палатина обратно к ним, она призналась бы в своей любви и постаралась смягчить их гнев.

— Клянусь, — сказал Виниций, — что у меня и мысли не было отнимать тебя у Плавтиев; Петроний когда-нибудь подтвердит тебе, что я тогда еще говорил ему о любви к тебе и желании жениться. Я сказал ему: пусть она помажет волчьим салом двери моего дома и пусть сядет у моего очага! Но он высмеял меня и подал цезарю мысль потребовать тебя у Авла как заложницу и отдать мне. Сколько раз проклинал я его за это, но, может быть, в этом счастливая судьба, потому что иначе я не узнал бы христиан и не понял бы тебя…

— Поверь, Марк, — ответила Лигия, — Христос избрал для тебя этот путь.

Виниций с удивлением поднял голову.

— Правда! — оживленно ответил он. — Все складывалось так странно: разыскивая тебя, я встретился с христианами… В Остриануме с изумлением я слушал апостола, потому что таких речей раньше мне не приходилось слышать. Значит, ты молилась за меня?

— Да, — ответила Лигия.

Они прошли мимо беседки, увитой плющом, и приблизились к месту, где Урс, задушив Кротона, бросился на Виниция.

— Здесь, — сказал молодой трибун, — если бы не ты, я бы погиб.

— Не вспоминай! — ответила Лигия. — И не имей злых чувств к Урсу.

— Разве я могу сердиться на него за то, что он защищал тебя? Будь он рабом, я давно подарил бы ему свободу.

— Если бы он был рабом, Авлы давно бы отпустили его.

— Помнишь, как я хотел вернуть тебя в дом Авла? Но ты мне ответила, что цезарь мог бы узнать об этом и мстить им. Теперь ты можешь видеться с ними сколько угодно.

— Почему, Марк?

— Говорю: "теперь", а думаю, что ты можешь безопасно видеться с ними, когда станешь моей женой. Да!.. Если цезарь спросит меня, что я сделал с заложницей, которую он доверил мне, скажу: я взял ее в жены и к Авлам она ходит с моего согласия. В Анциуме цезарь долго не проживет, ему хочется ехать в Ахайю, а если и останется на более долгий срок, то ведь мне нет нужды видеться с ним ежедневно. Когда Павел научит меня вашей правде, я тотчас приму крещение и вернусь в Рим, помирюсь с Авлами, которые на днях должны вернуться в город, и тогда не будет препятствий. Тогда я введу тебя в свой дом и посажу у очага. О carissima! Carissima!

Сказав это, он протянул руки, словно призывая небо в свидетели своей любви, а Лигия, подняв на него сияющие глаза, прошептала:

— И тогда я скажу: "Где ты, Кай, там и я, Кайя".

— О Лигия, — воскликнул Виниций, — клянусь, что ни одна женщина не будет в такой чести у своего мужа, как ты в моем доме!

Они шли некоторое время молча, не в силах удержать в груди счастья, влюбленные, похожие на богов и прекрасные, словно их вместе с цветами принесла в мир весна. Наконец они остановились у кипариса, около входа в домик. Лигия прислонилась к стволу, а Виниций снова заговорил растроганным голосом:

— Вели Урсу сходить в дом Авла, взять твои вещи и детские игрушки и перенести все ко мне.

Она, вспыхнув, как роза, ответила:

— Обычай требует другого…

— Я знаю. Их обычно относит пронуба [46] Замужняя родственница невесты, сопровождающая ее в дом жениха и разъясняющая ей обязанности супруги. вслед за невестой, но сделай это для меня. Я увезу их на свою виллу в Анциум и буду вспоминать тебя, глядя на эти вещи.

Он сложил руки и начал просить ее, как ребенок:

— Помпония вернется на днях, поэтому исполни мою просьбу, carissima, прошу тебя!

— Пусть Помпония сделает, как найдет нужным, — ответила Лигия, вспыхнув еще сильнее при слове "пронуба".

Они снова умолкли, потому что дыхание стеснилось в их груди. Лигия опиралась плечом на кипарис, лицо ее белело в тени, как цветок, а грудь волновалась под туникой; Виниций менялся в лице и бледнел. В полуденной тишине они слышали биение своих сердец, и кипарис, мирты и плющ беседки стали для них в эту минуту сладостным садом любви.

Но в дверях появилась Мириам и позвала их завтракать. Тогда они сели среди апостолов за трапезу, а те смотрели на них с радостью, как на молодое поколение, которое после смерти стариков должно было сохранить и сеять дальше зерна великого учения. Петр преломил хлеб и благословил его; на всех лицах была тишина и мир, и какое-то огромное счастье, казалось, наполняло этот бедный домик.

— Вот видишь, — сказал наконец Павел, обращаясь к Виницию, — неужели мы враги жизни и радости?

И тот ответил:

— Знаю, что воистину так, ибо никогда я не был так счастлив, как среди вас.

Вечером в тот же день, проходя через Форум домой, Виниций встретил золоченую лектику Петрония, которую несли восемь рослых рабов. Сделав им знак остановиться, он подошел к лектике.

— Да будет тебе сон твой сладок и приятен! — воскликнул он с улыбкой при виде задремавшего Петрония.

— А, это ты! — сказал проснувшийся Петроний. — Да, я задремал после бессонной ночи на Палатине. Я купил несколько книг, чтобы прочесть их в Анциуме… Что слышно?

— Ты ходишь по книжным лавкам? — спросил Виниций.

— Да. Не хочу разорять своей библиотеки, поэтому в путешествие беру новый запас. Говорят, вышли новые вещи Музония и Сенеки. Я разыскиваю также Персия и одно издание эклог [47] "Эклоги", или "Буколики" — поэтический сборник выдающегося поэта Публия Вергилия Марона (70–19 до н. э.). Вергилия, которого нет у меня. О, как я устал от перебирания рукописей… Потому что, когда попадаешь в книжную лавку, разгорается любопытство посмотреть и то и другое. Я побывал у пяти книготорговцев. Клянусь Кастором! Мне очень хочется спать!..

— Ты был на Палатине, поэтому можешь сказать, что там слышно? Знаешь, отошли лектику и коробки с книгами домой и пойдем ко мне. Поговорим об Анциуме и еще кое о чем.

— Хорошо, — сказал Петроний, выходя из лектики. — Ты, вероятно, знаешь, что послезавтра мы выезжаем.

— Откуда мне было знать это?

— Где ты живешь? Значит, я первый сообщаю тебе эту новость? Да, будь готов послезавтра утром. Горох на оливковом масле не помог, платок на жирной шее не помог — и Меднобородый охрип. Поэтому не может быть разговоров о промедлении. Он клянет Рим и здешний воздух, готов сровнять город с землей или сжечь, ругается на чем свет стоит и хочет поскорее дышать морем. Говорит, что вонь, которую ветер приносит во дворец из узких улиц города, может уморить его. Сегодня во всех храмах приносились торжественные жертвы, чтобы боги вернули ему голос, — и горе Риму, в особенности сенату, если голос не вернется.