Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— И вас также, — сказал Заглоба. — Когда будете у князя в Кракове, поклонитесь от меня пану Харлампу.

— Кто он такой?

— Литвин; красавец писаный. В него все фрейлины княгини повлюбились.

Пан Лонгинус задрожал.

— Ну, будьте здоровы! Что за гадкое пиво в этой Конской Воле, — заключил Заглоба, подмигивая Володыевскому.

Пан Лонгинус с тревожным сердцем поехал в Краков, а коварный пан Заглоба вместе с Володыевским в Замостье, где им пришлось пробыть всего только один день. Комендант крепости сообщил им, что он давно не получал никаких известий от Скшетуского и думает, что войска, находящиеся под его началом, пойдут на Збараж. Это было тем более правдоподобно, что Збараж, как владение Вишневецких, скорее всего мог подвергнуться нападению заклятых врагов князя. Перед паном Володыевским и Заглобой открывалась длинная и трудная дорога, но делать более ничего не оставалось — все равно рано или поздно придется идти за княжной, и рыцари пустились в путь, останавливаясь только для необходимого отдыха или усмирения разбойничьих шаек, до сих пор шляющихся по дорогам.

Край был весь опустошен. Иногда в течение целого дня не встретишь живого человека. Города лежали в развалинах, деревни сожжены и пусты, народ вырезан или забран в плен, по дороге — только трупы, остовы домов, костелов, церквей да псы, воющие на развалинах. Кто пережил татарское нашествие, тот хоронился в лесных трущобах, замерзал от холода, умирал от голода, не смея показаться на Божий свет, не веря, что лихо могло миновать. Володыевский вынужден был кормить своих лошадей корою деревьев или полуобгорелою соломою с крестьянских крыш. Стоял конец октября, но зима вступала в свои права и грозила быть настолько же холодною, насколько мягка была прошлогодняя. Земля замерзла, поля были покрыты снегом, а берега речек по утрам затягивались тонким слоем ледяной коры. Погода стояла сухая, бледные солнечные лучи не согревали землю и в полуденную пору, зато по утрам и вечерам на небе ярко разгорались красные зори — верный признак скорой и суровой зимы.

После войны и голода должен был явиться третий враг людской — мороз, но люди ждали его с нетерпеньем; он вернее всяких переговоров положит конец войне. Пан Володыевский был уверен, что очень скоро у него будет реальная возможность отправиться на поиски княжны. Главное препятствие, война, было устранено.

— Не верю я в чистосердечие Хмельницкого, — повторял он. — Хитрая лисица знает, что казаки бессильны, если не могут окопаться, и в открытом поле не устоят против наших полков. Теперь они отойдут на зимовники, а стада выгонят на снег. Татарам тоже нужно отправить пленных. Если зима будет суровая, мы сможем отдыхать до новой травы.

— Может быть; но нам и не потребуется столько времени. Даст Бог, перед заговеньем отпразднуем свадьбу пана Скшетуского, — говорил Заглоба.

— Только бы нам теперь не разойтись с ним.

— При нем три хоругви; это ведь не иголку искать в стоге сена. Может быть, мы его нагоним под Збаражем, если он еще не управился с шайками гайдамаков.

— Догнать-то мы его не догоним, хоть бы весточку какую иметь о нем.

Однако вести добиться было нелегко. Крестьяне видели много проходящих мимо хоругвий, слышали и о стычках их с разбойниками, но не могли определенно сказать, чьи это хоругви, Реговского или Скшетуского, от этого наши друзья окончательно теряли голову. А тут подоспела весть о неудачах казаков при столкновении с литовскими войсками. За победу, одержанную Хмельницким над коронными войсками, теперь пришлось заплатить поражением. Пал Полумесяц, старый и опытный атаман, и дикий Небаба, и Кшечовский, который в рядах бунтовщиков добрался не до званий и почестей, а до кола. Казалось, Немезида отомстила ему за немецкую кровь, пролитую на берегу Днепра, за кровь Флика и Вернера. Кшечовский попал в руки немецкого радзивилловского полка и, тяжело раненный, был посажен на кол, на котором мучился целый день, пока не испустил дух. Таков был конец того, кто по своему мужеству и военным способностям мог бы стать вторым Стефаном Хмелевским, если бы жажда богатств и почестей не толкнула его на путь измены, вероломства и кровавых бесчинств.

С ним, с Полумесяцем и Небабой почти двадцать тысяч казаков сложили свои головы на поле брани или потонули в болотах Припяти. Страх, как вихрь, пролетел над буйной Украиной. Всем казалось, что после великих триумфов, после Желтых Вод, Корсуня, Пилавца настало время великих поражений вроде Солоницы и Кумеек. Сам Хмельницкий, хотя и стоящий на вершине славы, более сильный, чем когда-либо, струсил при известии о смерти Кшечовского и вновь начал выпытывать свое будущее у вещуний. Колдуньи ворожили разно, предсказывали новые великие войны и победы и поражения, только так и не смогли сказать, что будет с самим гетманом.

С одной стороны, зима, с другой — поражение Кшечовского предвещали долгий мир. Край начинал успокаиваться, опустевшие деревушки понемногу вновь заселялись, и робкие надежды опять вселялись в людские сердца.

С такой же надеждой наши друзья после долгой и трудной дороги благополучно добрались до Збаража и тотчас же отправились к коменданту, в котором, к немалому своему удивлению, узнали Вершула.

— А Скшетуский где? — перво-наперво спросил Заглоба.

— Его нет.

— Вы управляете этою крепостью?

— Я. Сначала управлял Скшетуский, но он уехал и сдал гарнизон мне до своего возвращения.

— А когда он хотел возвратиться?

— Он ничего не говорил, потому что и сам не знает, только сказал на прощанье: "Если кто приедет ко мне, скажите, чтоб подождали меня".

Заглоба и Володыевский переглянулись.

— Как давно он выехал? — спросил пан Михал.

— Десять дней тому назад.

— Пан Михал! — сказал Заглоба. — Хорошо бы пан Вершул угостил нас ужином. На голодный желудок как-то плохо говорится. За трапезой и потолкуем.

— С радостью готов служить вам, тем более что и сам собирался садиться за стол. В конце концов командование переходит к пану Володыевскому, как к старшему офицеру. Значит, он может распорядиться всем.

— Оставьте команду при себе, пан Криштоф, — сказал Володыевский. — Вы старше меня летами, а мне, кроме того, вот-вот придется выехать.

Вскоре подали ужин. Пан Заглоба, несколько утолив первый голод двумя мисками похлебки, спросил у Вершула:

— Как вы думаете, куда мог поехать Скшетуский? Вершул отослал людей, прислуживающих за столом, и, поразмыслив, сказал:

— Я могу только догадываться, ведь Скшетуский держал это в секрете, потому-то мне и не хотелось говорить при прислуге. Он воспользовался моментом, зная, что мы простоим здесь до весны, и, должно быть, отправился на поиски княжны, чтобы, отыскав, вырвать ее из рук Богуна.