Илья Клаз - Навеки вместе

— Негоже, пане. Уговор я свято храню.

— Железа больше не проси, не дам и фунта. — Скочиковский развел руки. — Тебе сейчас оно ни к чему. Кто дермезы у тебя покупать станет, если полымем земля шугает?

— О, пане!

— Что, о? Ну что, о? — Скочиковский постучал согнутым пальцем по лбу. — Не пойму, для чего ты железо пудами заказываешь? Черт один знает, сколько из него дермезов и бричек наковать можно! Жадный ты, и глаза у тебя завидущие. Подохнешь от жадности.

— И ты не щедрый, пане. А железо не только мне надобно. Для войска те дермезы сгодятся.

— Ну и хитер! — сплюнул Скочиковский и вытер ладонью губы. — На твоих дермезах навоз возить, а не ядра и порох.

— Не зело ты любезен, пане, — притворно обиделся Шаненя. Он вынул тряпицу, развернул ее и протянул ладонь, на которой сверкал золотой крестик. Скочиковский хоть и смотрел равнодушно, а все же взял его осторожными пальцами, покачал, будто взвешивал, и положил в ладонь Шанене.

— Ладный, — согласился Скочиковский и снова покосился на крестик. — Было б железо…

Шаненя молчал. Знал натуру Скочиковского. Теперь надо не торопиться: купец сам на крючок возьмется, как пескарь. Шаненя завернул крестик в тряпочку, положил ее за пазуху.

— Жаль… Придется в Мозырь ехать. Там, сказывают, железо купить можно. А вот дорога далековата… — Шаненя помял в руках картуз и посмотрел на дверь.

— Нету, — повторил Скочиковский. — Все, что было, отослал в Несвиж… А сколько тебе надо?

— Пудов пятьдесят.

— Ошалел! — Скочиковский схватился за голову. — Столько не найду, Я казне задолжал двести сорок пудов.

— Отдашь на пятьдесят меньше. Казна в печи не смотрит.

— Дурень! Казна глаз не спускает… Посиди, Иван, — Скочиковский показал на скамейку. Он вытянул из шуфлядки бумагу, разгладил ее на животе ладонью, что-то высчитывал, прикидывал, почесывал затылок, заросший длинными курчавыми волосами. — Может, малость и наскребу.

— А чего не наскребешь, пане! Я не даром. Златом платить буду и соболями.

— Знаю, не хвались, — махнул Скочиковский, сворачивая в трубочку бумагу. — Ты мужик надежный.

— Господь с тобой, пане! — Шаненя снова полез за пазуху.

Он вышел за калитку и облегченно вздохнул. Шагал и думал: все делает всесильное злато. Купец отца родного может продать за него, а что касается ойчины, то говорить не приходится. Знает, что голову под топор ставит — указ сейма нерушим и свят. Из его, Скочиковского, железа в Несвиже теперь пушки льют да ядра, а потом из этого железа по мужицким загонам палить будут. Все знает купец. Велика и неуемна жадность к наживе, если свою веру продает…

Вошел к себе в сени — никого. Дверь в хату раскрыта. Показалось Шанене, что всхлипывает кто-то. Прислушался, заглянул, не заходя. Видит, сидит Устя на лавке, уткнулась лицом в угол, закрыв лицо руками. Поодаль стоит Алексашка.

— Слышь, Устя…

Плечи Усти вздрагивают. Она еще больше закрывается руками.

— Слышь, Устя, — тихо говорит Алексашка. — Будет другой крестик. Этот бате надобен был.

Защемило сердце Шанени. Иван тихо вышел из сеней. Остановился у изгороди, пожал плечами. Раньше замечал другое — пряталась Устя от Алексашки, в хате с ним наедине не была. Нонче слез не стыдится…

В минувших войнах, которые вела Русь с Ливонией и Речью Посполитой, Пинск оставался в стороне от больших шляхов, по которым тянулось войско. И все же город не раз палили и свои, и чужие. Час от часу налетали сюда крымские орды за поживой и ясыром. Оттого король Польши Стефан Баторий, дед короля Сигизмунда, велел обнести город с трех сторон высоким земляным валом и дубовым частоколом в три метра высотой. Пинск не считался крепостью, какими были Быхов или Слуцк, но укрепления делали город труднодоступным. Пятьдесят лет назад укрепления были частично разрушены грозным и жестоким предводителем повстанцев Северином Наливайкой. Только двадцать лет назад король Сигизмунд III, готовясь к войне с русским царем Михаилом Романовым, начал восстанавливать укрепления. Пятьсот подвод и еще столько же мастеровых холопов согнало панство к Пинску. Мужики валили лес, стаскивали его к городу и ставили новые, крепкие стены.

Теперь Пинску отводилось особо важное значение. Сейм имел намерение пустить войско через эти места на Украину, в тыл схизматику Хмелю. Но казацкие загоны и восставшая чернь Белой Руси расстроила эти планы. Более того, стало очевидным и другое — не миновать войны с русским царем. От лазутчиков уже известно, что Посольский приказ разослал тайную грамоту, в которой приказано быть начеку «стряпчим и дворянам московским и жильцом, помещиком и вотчеником муромским, нижегородским, арзамасским, саранским, темниковским, да городовым дворянам и детям боярским муромцом, нижегородцем, арзамасцом, мещеряном…» А ежели царь возьмет под свою руку черкасские земли, стрельцы царя Алексея дойдут до Пинска, и баталии здесь могут быть жаркие. Войт пинский, полковник пан Лука Ельский после разгрома отряда пана Валовича послал срочного гонца в Несвиж и просил гетмана Януша Радзивилла прислать арматы, порох и ядра. Януш Радзивилл прочел письмо, зло выругался и выставил кукиш: на плюгавый загон разбойника и схизмата Небабы не нужны арматы, и порох на него жечь — непристойно. Его порубят саблями рейтары. Вместо пушек в Пинск прибыл тайный нунциуш папы Иннокентия X монах Леон Маркони. Он имел долгую и трудную беседу с Лукой Ельским и достопочтенным ксендзом Халевским, а также с гвардианом пинским ксендзом паном Станиславом-Франциском Жолкевичем, приехавшим из Вильны. Нунциуш Леон Маркони поведал о решимости папы строго наказывать бунтарей и дал понять Луке Ельскому, что меч карающий должен падать со всей силой… Говорил еще конах Маркони о том, что Поляновский договор, по которому король Владислав отказался от своих прав на русский престол и признал за Михаилом Романовым царский титул — страшнейшая и непоправимая ошибка. Теперь царь Алексей себя великим государем именует и настолько укрепился в политической и светской жизни Европы, что ни один спор уже не может быть разрешен без участия Москвы.

На бунт черни в Белой Руси папа Иннокентий X смотрел с тревогой не потому, что горели панские маентки. Разве впервые поднимает голову чернь? Сейчас решается судьба земель, которые были под властью Речи. Потеря их — это прежде всего потеря престижа Ватикана. Русь медленно, но уверенно двигается к прибалтийским землям, где интересы короны были не меньшими. Радовали сейм и все шановное панство сложные отношения Руси с Турцией и Крымом, хотя в войне с Речью Посполитой султан и хан были союзниками Москвы, как, впрочем, и Швеция. Но сейчас свейский король претендовал на польскую Прибалтику и Литву; турецкий султан и крымский хан поглядывали на Украину. Борьба со свейским королем за Балтику толкала Русь к союзу с Речью Посполитой, конечно, если Русь откажется от своих претензий на Украину. А на это русский царь не согласится… Может быть, и легче было б решать все эти дела, может быть, и состоялся б тайный разговор с царем Алексеем Михайловичем, если б не хитрый, как лиса, и мудрый боярин Посольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин, который благоволит к схизматику Хмельницкому. Правда, по другим сведениям Ордин-Нащокин мечтает о союзе с Речью Посполитой и о славе, которой покрылись бы славянские народы, если б все они объединились под главенством Руси и Речи…