Валентин Пронин - Катулл

— Слышишь?

Из темноты донесся протяжный стон, потом всхлипывание и опять стон…

— Что это? Слышишь? — еще раз спросил Катулл, невольно отступая.

Хриплый голос забормотал, как в бреду. В этом голосе было столько ужаса и страдания, что у Катулла сжалось сердце, и он почувствовал, как холодный пот течет по хребту.

— Не обращай внимания, — глухо проговорила Агамеда, — здесь такое часто случается… Раба распяли за побег или убийство, вот он и мучается, подыхает, бедняга… Ну а нам нужно собрать травы для волшебного варева, я покажу где..

В нескольких шагах от них звякнуло железо, и в тишине разнеслась грубая ругань.

— Эй, бродяги, — ревел стражник, — убирайтесь немедленно! Больше я вас предупреждать не буду, пропорю брюхо и сброшу в ров!

Агамеда потащила Катулла прочь, шепча на ухо:

— Жаль, клянусь Гекатой… Волшебные травы растут здесь лучше, чем в других местах. И хорошо бы отрезать у распятого большой палец с правой ноги, да сейчас не до того…

Лунный свет притемнился облаком, и так густо слилась чернота неба и земли, что Катуллу представилось, будто он находится в подземелье. Но колдунья уверенно шла на ощупь и вывела его из низины на взгорок, откуда стали опять видны тусклые огни города.

Катулл принадлежал к числу тех римлян, кто, допуская рабство, как привычное состояние иноплеменников, все же не отрицал их способности полноценно мыслить и чувствовать. Выходцы из рабов могли стать гениями, как Плавт и Теренций, приблизиться к управлению государством, как друг полководца Сципиона, философ Полибий, или невероятно разбогатеть, как ростовщик Клавдий Исидор. Зараженный предрассудками своего времени, веронец считал, что, получив свободу, вчерашний раб необъяснимым образом приобретает гражданские качества, хотя вольноотпущенниками чаще всего становились любимчики господ, наушники и мошенники. И все же Катулл всегда чувствовал себя расстроенным после зрелища гладиаторских сражений, удивляясь равнодушию или возбужденному веселью друзей. Жестокость по отношению к рабам возмущала его потому, может быть, что у его родных рабов было не слишком много и в общении с ними сохранялись остатки патриархальности.

— Помоги мне, — сказала Агамеда, — ищи широкие, гладкие листья, это и есть то, что нужно…

Они долго ползали среди могил. Когда им удалось собрать достаточно трав, колдунья завернула их в узелок и присела отдохнуть. Прислушиваясь, она прижала палец к губам. Катулл различил утробное урчание, хруст костей и сдавленное повизгиванье.

— Уж не подземные ли духи собрались нас наказать? — мрачно пошутил он, холодея от суеверного страха.

— Если явятся мстительные духи, мы оградимся магическим заклятьем. Если же это собаки — пожирательницы трупов, то, может случиться, что мы и не вернемся благополучно… — ответила Агамеда. Катуллу казалось, что голос ее непритворно дрожит. Они двигались медленно, стараясь не привлекать внимания одичалых псов. Косматые сгустки тьмы возникали с разных сторон.

— О, боги всеблагие, охраните и помилуйте нас… — шептала Агамеда, затравленно озираясь.

Катулл нагнулся, чтобы поднять обломок горелой кости.

— Нет, нет, не раздражай их, — торопливо остановила его старуха. — Если хоть одна собака обозлится и бросится, то за ней и остальные, разорвут нас в клочья…

— Разве ты не знала об этой напасти?

— Я не думала, что их такое множество. Тысячи кровожадных спутников Гекаты… О, боги Олимпа и боги египетские, те что со звериными головами, выручайте, внемлите молению Агамеды… Потерпи, мой дорогой, уже конец кладбища… Вон на небе и звезды проглянули, а вот и дорога от Кверкветуланских ворот…

Злобное рычание стало отдаляться; внезапно огромная стая завыла и бросилась прочь, рассыпав во мраке десятки пронзительных голосов.

Утирая пот со лба и щек, колдунья сказала:

— Чуть не попали мы в беду… Это я виновата, старая дура… Хорошо, Геката помиловала, отвела своих псов… Зато я нашла могильный цикламен (она показала какой-то цветок), он придаст волшебному снадобью особую силу. Еще вся ночь впереди, идем, я помогу тебе понять сердце твоей возлюбленной.

Они брели по выщербленным камням пустынной дороги. Потянуло прохладой, тучи рассеялись. Катулл спотыкался и ворчал, почти жалея, что затеял это гадание.

Подойдя к постройке, стоявшей недалеко от дороги, Агамеда невнятно произнесла несколько слов. Дверь отворилась, они вошли, и при свете глиняного светильника Катулл узнал Климену. Над очагом кипел котелок.

— Принесла травы, сестра? — спросила Климена. — Уже готов необходимый состав для ворожбы. Я положила туда сушеную жабу, крысиный хвост, измельченные змеиные кости и перья сипухи…

— Возьми еще зловонные воды, что ты собирала у жеребых кобыл, и сучий послед. А вот травы, сосавшие корнями соки на месте погребальных кострищ… Пусть сам ожидающий ответа бросит их в снадобье — так будет надежнее. Вот тесьма с ложа умершего от несчастной любви, и ее окуни туда же… Вот цикламен, выросший у рва с мертвецами. О, сестры, мудрые волшебницы этрусские, колхские, фессалийские, пошлите свои чары на помощь мне, Агамеде, сове с бельмом, крысе бесхвостой, облезлой кошке…

Агамеда с хитрым смешком протянула Катуллу медный кувшинчик.

— Пей, не бойся, может, и не помрешь, — сказала она и подтолкнула локтем Климену. Обе старухи затряслись и заклохтали от смеха. Раскрыв безобразные рты и отвратительно сморщившись, наблюдали, как Катулл отхлебывает из кувшинчика. «Что ж, они вполне походят на колдуний из комического мима», — с унылой иронией подумал он. Вино, которое он пил, терпкостью напоминало фалернское, но отдавало причудливым пряным привкусом. Голова слегка закружилась, он сел, наблюдая, как старухи помешивают свое зелье, суетятся вокруг, шепчут непонятные заклинания.

— Тебе придется раздеться и позволить себя связать, — сказала Агамеда и пристально на него воззрилась. Он послушно сбросил плащ, стащил через голову тунику, отстегнул башмаки и растянулся на мягком тряпье, брошенном на полу. Его крепко спеленали широким полотнищем.

Продолжая приговаривать и хихикать себе под нос, старухи намазали ему лицо, грудь и ноги резко пахнущей, теплой мазью. Внезапно Агамеда выскочила на середину комнаты, расставила руки с растопыренными пальцами и издала пронзительный вопль. Седые космы ее поднялись дыбом, сверкающий глаз вылез из орбиты, она закричала хрипло и дико:

— О Геката — мать волшебства, повелительница злых духов! О Бримо — гневная богиня ночных преступлений! О Тривия — царица ночи! Открой мне, в чем смысл нестерпимой страсти этого человека, открой мне, в чем его заклятье? Прими жертву, Геката! Давай вороненка, сестра…