Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая

— Собаке — собачья смерть!

— Не говори так, Рамо,— в глазах Абдулло засверкали огоньки гнева.— Он был бедным человеком. И очень много невзгод перенес в жизни...

— Он был самым жадным богачом в Шахруде,— ответил Рамо,— и как пес преданно служил англичанам и хорасанскому губернатору.

Абдулло-Тарчи был крайне удивлен такой новостью.

— Да, дорогой Абдулло, это был английский шпион. И если бы не убили его, он погубил бы сотни, а может быть и тысячи честных людей, защитников народа.— И уже обращаясь ко мне, Рамо добавил:— Встретил я сегодня в го-годе паренька с усиками. Тебе привет он передал и сказал мимоходом: «Все хорошо...»

Теперь Абдулло-Тарчи был удивлен еще больше:

— Вы знаете Курбан-Нияза?

— Да, а ты с ним тоже знаком?

— Нет... Просто чуть-чуть знаю. Он иногда бывает у меня в чайхане.

— Послушай, Абдулло,— говорит Аббас,— тебе не надоело сидеть дни и ночи в этой душной обжорке?

— Надоело, но что делать?

— Поступай к нам в эскадрон,— загорелся Рамо.

— С большой бы радостью,— разводит руками Абдулло,— но не могу...

— Почему?

— В чайхане я нужнее...

И вдруг мы переглянулись. Минута прошла в молчании.

— Так нужно партии Адалят — прошептал горячо Абдулло.

Ну и молодчина же этот Абдулло-Тарчи! Все это время я думал, что он умер, но он не только жив, но такие дела творит...

- Господин ождан, вас срочно вызывает генерал! — Вольно! Вы свободны.

Солдат уходит. Спешу в конюшню и пытаюсь понять: зачем это на ночь глядя понадобился я Таги-хану. Дневные занятия третий эскадрон давным-давно закончил. Солдаты отдыхают, а многие получили увольнение — гуляют в городе.

Вывожу из конюшни красавца Икбала, вскакиваю в седло, вихрем проношусь по военному городку и, миновав южные ворота, устремляюсь к Баго-хуни, резиденции Таги-хана.

— Господин Гусейнкули-хан!— генерал принял меня в своем кабинете. — Я много слышал о вас хорошего..

— Благодарю вас, господин генерал.

— Я надеюсь, что вы сможете выполнить мое поручение.— Таги-хан подошел к двери и поплотнее прикрыл ее. Объяснять вам обстановку в стране и в нашем городе, надеюсь, нет необходимости. Ваш эскадрон — надежда и гордость хорасанской армии. Присаживайтесь...

В военном городке меня поджидают Рамо и Аббас.

— Что случилось?— подходит ко мне Рамо.

— Ничего. А почему вы до сих пор не спите?

— Ждем тебя,— вступает в разговор Аббас.— Говори...

У меня чудесное настроение. Хочется петь и веселиться. Под стать моему настроению и теплая, уже совсем летняя ночь: озорно мерцают звезды, где-то далеко слышна песня. Слов не разобрать, но мотив веселый, задорный. И плывет этот мотив над уснувшим Мешхедом, словно легкое, прозрачное облако в погожий день по чистой лазури неба...

— Так где ты был?— нетерпеливо спрашивает Аббас.

— У Таги-хана,— отвечаю я и невольно улыбаюсь.— Разве не слышали?

Моя улыбка раздражает их. Они не могут понять, чему я радуюсь.

— Что-нибудь приятное сказал тебе генерал?

— Нет, друзья,— я бросаю взгляд на распахнутые окна казармы, за которыми спят солдаты нашего эскадрона, и понижаю голос,— ничего особенного: говорили о скачках на будущей неделе. А улыбаюсь я вот почему... Сейчас случайно встретил дальнего родственника, который говорит, что Парвин-ханым ждет меня. Просит приехать, вах!.. Обвенчаться. Вот я и улыбаюсь...

Аббас и Рамо посмеиваются и молча уходят: я им уже порядком надоел со своей Парвин. Но что делать! Не могу и часа побыть, чтобы о ней не вспоминать. Правда, говорят: в любви, как и в горе,— с кем-нибудь поделишься, на душе легче становится.

На следующее утро, чуть свет, меня зовут к телефону. Подхожу.

— Алло. Говорит Бехадер.

— Ождан Гусейнкули-хан слушает вас, господин полковник!

— Вы мне как раз и нужны были,— слышится в трубке.— Сегодня будете сопровождать его превосходительство губернатора Хорасана Кавам-эс-Салтане. Немедленно человек пятьдесят джигитов отправьте куда следует. Вы несете личную ответственность за все. Вам понятно?

— Слушаюсь, господин полковник!

Через несколько минут эскадрон «Молния» появился у дома губернатора. Широко распахиваются ворота, из глубины двора, мягко шурша шинами, выезжает автомобиль.

— Эскадрон, сми-ир-но!

Кавам-эс-Салтане приветливо машет нам рукой и что-то говорит шоферу. Автомобиль останавливается.

— Вы здесь старший, господин ождан?— обращается ко мне губернатор.

— Так точно!

— Вам объяснили, что вы должны делать?

— Так точно, господин губернатор!— бодро отвечаю я и чувствую: на моем лице блуждает ехидная, злорадная улыбка.

— Вот и прекрасно! Слава аллаху!— Кавам-эс-Салта-не, кажется, не придал значения выражению моего лица.— Выполняйте задание, господин ождан.

— Слушаюсь!

В Ахмедабаде, в живописном дачном местечке в окрестностях Мешхеда сегодня торжества по случаю новруза. От Мешхеда до Ахмедабада нет и фарсаха пути, но дорога очень пыльная, утомительная. Я смотрю на бурые от пыли лица своих джигитов и думаю: «Дай этим ребятам волю, они такие б именины устроили тебе, господин губернатор!..»

...За праздничным столом текут испанские, французские вина и коньяки. Один за другим раздаются тосты.

— Я поднимаю бокал и пью за вечную дружбу Ирана и королевы Великобритании!— слышится вкрадчивый возглас.

Между тем мы оцепили дачу плотным кольцом. Я объезжаю эскадрон, из-за высокого каменного забора слышны возбужденные голоса подвыпивших фаворитов губернатора. Мой Икбал гордо вышагивает по извилистым узким улочкам.

Где-то здесь, в Ахмедабаде враги расстреляли Ходоу-Сердара. Может быть на одной из этих глухих улиц?!

«Ты еще ответишь, кровавый губернатор, за это!» — хочется крикнуть мне пирующим негодяям.

...В Мешхед мы возвратились под вечер. Над городом висели тяжелые тучи. В горах то и дело вспыхивали молнии и погромыхивало, но дождя не было.

Наша процессия следует по проспектам и улицам Мешхеда. Подвыпивший Кавам-эс-Салтане истуканом сидит в открытом автомобиле. Я ближе всех к нему. Мой Икбал натягивает поводья,— готовый вырваться вперед, обогнать автомобиль.

От самого Ахмедабада я изучаю складки на жирном бритом затылке губернатора. Гнев переполняет мое сердце...

У здания, в котором разместился штаб девятого режмана хорасанской жандармерии, нас останавливает повелительный окрик Таги-хана. — Стой!

Генерал вышел на балкон и поднял правую руку. Машина остановилась. Кавам-эс-Салтане раз за всю дорогу медленно повернул голову в сторону Таги-хана. Лицо повелителя выражало полнейшее недоумение. Я видел, как быстро-быстро задергалось в нервном тике верхнее веко правого глаза Кавам-эс-Салтане.