Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая

Провозились мы до конца дня, каждый раз прекращая работу и прячась, если кто-нибудь ехал по дороге. Хотя это, пожалуй, и было лишним: редкие проезжие сами боялись бандитов и гнали коней во всю прыть, лишь бы поскорее миновать мрачные горные ворота.

...Наступила ночь. Темная, тихая, тревожная. Костров не жгли. Лежали в темноте, прислушивались к таинственным ночным шорохам. Знали, что бандиты обнаглели и ездят в открытую даже днем, но все же боялись их пропустить.

С рассветом снова наступило оживление. Люди повеселели, закусили — и пошли шутки, веселая перебранка, смех.

Пролетел день и снова наступила ночь. Мне не спалось. Обойдя посты, я прилег на тонкой подстилке, закинул руки за голову и стал смотреть на звезды. Люблю смотреть и ночное небо. Когда-то я искал свою звезду и Парвин... Где они? И какую судьбу нам предрекают?..

В осеннем чистом небе спокойно горят мириады звезд, помигивают, как фонарики. Когда смотришь на них, кажется, что на всей земле царствует тишина и покой, мир и счастье. И ведь настанет когда-нибудь такое благоденствие на нашей многострадальной планете!.. Я верю в это.

Думая о далекой Парвин, мечтая о встрече с ней, я незаметно заснул.-.— во сне увидел себя босоногим мальчишкой. Будто идем мы всей семьей по избитой дороге и вместе с нами Парвин. Направляемся мы из моего родного Киштана в большой незнакомый город, навстречу новой, необыкновенной жизни. Я смотрю на Парвин и удивляюсь: как же она очутилась с нами? Я же познакомился с ней позже, уже в Боджнурде... Но она идет рядом со мной и на лице ее — такое же ожидание счастья, детская радость, как и у всех ребятишек. Только отец и мать идут понуро, глядя под ноги.

— Мама... Папа!..— кричу я радостно.— Почему вы печальные? С нами Парвин, значит, все будет хорошо, вот увидите!

Отец поднимает голову и начинает петь:

— Журавли летят, добрые люди, весной и осенью. Летят, летят, высоко летят. Весной и осенью летят..

Я смотрю на Парвин, но у нее тоже лицо стало грустным, на глазах слезы...

— Что с тобой, любовь моя?

Но она проходит мимо... Я остаюсь один на дороге... смотрю им вслед, и сердце готово разорваться от тоски и горя... И жгучий холод охватывает тело... Один я в ледяном мире...

Я вздрагиваю и просыпаюсь от холода. Руки и ноги закоченели. С трудом встаю, делаю несколько резких движений, чтобы согреться, и смотрю на небо. Оно стало совсем бледным, звезд не видно, только одна над самым горизонтом тускло мерцает. Звезда Парвин?..

Начался новый день.

— Сегодня обязательно пойдут,— гораздо увереннее, чем раньше, говорит проводник.— Время пришло... Насиделись в своем Полабрешоме.

Говорил он это мне одному и не очень громко, но каким-то образом его слова стали известны всем. Солдаты то и дело тревожно поглядывают на дорогу, выбегающую из-за серых холмов. Там, на вершине холма, откуда открывается широкий обзор, спрятались наши дозорные. Они увидят бандитов первыми и дадут нам знать... Но разве скоро дождешься, когда очень хочется?!.

И снова день клонится к вечеру, а мы все лежим в своих укрытиях. Кто-то начинает посмеиваться над проводником:

— Эх, плохой ты пророк, дядя!..

Но мятый и тертый жизнью, много раз битый людьми проводник спокоен. Шутками его не проймешь. Он даже не отвечает насмешникам.

И вдруг я вижу: с вершины холма бежит к нам солдат, легкая пыль стелется за ним по склону.

— Идут! — задыхаясь от бега и волнения кричит он.— Человек сто... с винтовками!

— Приготовиться! — не поднимая шума, командую я.— Всем по местам. Укрыться, чтобы не видно было!

Затихло все вокруг. Каждый из нас прижался к земле. Замер. Не шелохнется.

Проходит несколько томительных минут, и вот на дороге показываются всадники. Они едут налегке, громко переговариваются, смеются. Все ближе, ближе... Только бы не сдали нервы у кого-нибудь из моих солдат, не выстрелил бы раньше времени.

Бандиты проезжают совсем близко. Я даже почувствовал запах лошадиного пота и пыли, поднятой копытами.

Вот головная часть колонны втягивается в ущелье... Вот въезжает туда последний бандит... Теперь все они видны нам на фоне темных каменных откосов.

— Огонь!

Сразу ударило несколько выстрелов. Эхо подхватило их и понесло над горами.

Бандиты заметались... упал с коня один... второй. Даже сквозь стрельбу слышно, как они вопят. Но вот негодяи сообразили, что стреляют только сзади, и пришпорили коней. Ущелье поглотило всадников. Только двое остались лежать. Кони отбежали в сторону, остановившись храпя.

В наступившей тишине стало слышно, как гулко ухают сотни подков по каменистому дну ущелья. Наверное, бандиты решили, что оторвались от нас. Но вот конский топот поглотил ружейный гул... Это группа Аббаса встретила грабителей. Вскоре снова появились около нас растерявшиеся бандиты. Их встретил шквальный огонь... Кое-кто из них тоже стал стрелять наугад. Но наши меткие пули настигают одного за другим... Солдатам сверху хорошо видно, как они мечутся, не зная, где укрыться.

Непрерывно над Кара-Дагом гремят выстрелы, слышатся отчаянные крики и конское ржанье. Потом все стихло... По ущелью метались обезумевшие кони... Между камнями лежали убитые, валялось оружие.

У проводника дрожали губы. Он был бледен.

— Страшно,— шептал он и мотал головой.— Никогда не видел такого... Страшно. Столько смертей...

Да и нам, бывалым воинам, было не по себе. Все ущелье было усеяно мертвыми...

Осматривая трупы, к нам неспешно ехали солдаты, державшие другой выход из ущелья. Впереди — Аббас.

— Ну, вот и все,— сказал он вместо приветствия,— кажется все полегли!

— Надо посмотреть, нет ли раненых,— сказал я опасливо. Несколько солдат пошли по ущелью, вглядываясь в мертвые лица бандитов.

— Надо было бы взять их в плен...

Это неожиданно проговорил проводник. Он все еще с ужасом смотрел на поле боя. Аббас вскипел.

— Что, жалость заела?— крикнул он.— Забыл, что они делали с мирными людьми? Стариков убивали? Женщин насиловали! Сжигали дома! Лошадь у тебя увели... Забыл?

Эти слова привели крестьянина в чувство.

— Лошадь,— сказал он растерянно,— лошадь... Где же мне теперь взять свою лошадь?

— Говорил — не жить тебе без лошади, а теперь бандитов жалеешь! — ворчал Аббас, постепенно успокаиваясь.— Вот не получишь никакой лошади и будешь знать, как жалеть разбойников!..

— Но вы же обещали, господа офицеры!— взмолился проводник.

— Ладно,— совсем уже миролюбиво ответил Аббас.— Бери любую, какая приглянется. Где ж свою теперь сыщешь?..

Не веря в удачу, крестьянин вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул ему, и он побежал к холмам, где, успокоившись, паслись бандитские кони- Мы молча наблюдали, как осторожно подходил он к каурой кобыле, манил ее куском хлеба, звал ласково. Кобыла осторожно поводила ушами, пятилась, но он упорно шел за ней, и, наконец, поймал... Когда бедняк оглянулся, мы увидели счастливую улыбку на его лице: сбывалась мечта бедняги о куске хлеба для себя и семьи...