Роман Литван - Мой друг Пеликан

Голиков отпустил Володю, толкнув его навстречу преследователям, скатился по лестнице вниз, на первый этаж, и заперся в умывальнике.

Володя, радуясь подоспевшей выручке, закричал:

— Пелик!.. Пелик!.. Не трогай его — он один…

— Круто сгрубил, хамло, — пробегая, крикнул Славка. — Пеликан его в гроб загонит.

Володя побежал вслед за ними, представляя в ужасе, как могучий Пеликан и железный Циркович, и еще Модест и Славка — вчетвером набрасываются и забивают одного. Омерзительного кретина — но вчетвером одного!

Он, без преувеличения, был омерзителен. Володя знал и не удивился, когда догоняющий Голикова Циркович рычал на бегу:

— Стукач!.. Сраный стукач!.. Убью!..

Володя сам рассказал обо всем Пеликану — и историю с Лосевым, и главные приметы, показывающие включение Голикова в «работу».

Пеликан, конечно, пересказал Цирковичу.

Володю — под величайшим секретом — предупредил Райнхард Файге, немец. Тот самый Райнхард, которого Володя спас от контролера в электричке.

И нервный тик в глазу, и теребленье уха, как средство сбалансировать свое самочувствие, — таковы были главные приметы главной деятельности психически неуравновешенного стукача, притворяющегося на людях, что он с ними, в их компании разделяет общее настроение и общие интересы.

Самая же главная улика заключена была в форме и содержании разговоров, затеваемых Голиковым. Основной принцип сводился к формуле — подкупающе откровенный критицизм, затем вопрос: «А ты как думаешь?» А дальше сиди, слушай и подправляй в нужном направлении.

Таким простейшим способом Голиков смог разговорить Лосева, с которым жили в одной комнате, и тот наивно выболтал, что и где у него, о чем думает, чем интересуется.

— Даже при ней нельзя говорить… Через нее подслушивают. — Лосев с улыбкой указал Голикову, Райнхарду и поляку Кшиштофу на включенную лампочку под потолком. — Тс-с… Молчок…

Тем не менее он достал из тумбочки и показал Голикову запрещенную книгу воспоминаний Мартова, лидера меньшевиков, изданную в начале двадцатых годов. Потолковали о книге. В один прекрасный день пришли люди в штатском, все обыскали в комнате, на глазах испуганного немца и поляка, перерыли также их вещи.

Приказали о случившемся не распространяться.

Все-таки сообщили о Лосеве, что забирают его в сумасшедший дом.

— Тихое помешательство… трудный случай…

Когда его уводили, Лосев улыбался растерянной и тихой улыбкой.

— Цесарка, шутить вздумал в присутствии этой сволочи… Все к лучшему — он себя разоблачил. Но зачем тебе надо было подставлять себя? И других?..

— Заложит, и еще накрутит с три короба — чего было, и чего не было, — сказал Циркович.

— Плевать! — Володя пропустил мимо упрек Пеликана. Ему было стыдно, он ненавидел свое ехидство! «Пелик, а ты как думаешь?» Не должен он был шутки ради произносить наводящий вопрос стукача. Но глупость приятелей, их равнодушие разозлили его…

— Да-а… — Валя Ревенко стукнул ногой в запертую дверь умывальника.

Петров, Сорокин, Николаев и Володя Литов — сплоченная четверка. Циркович на правах старого приятеля.

Но Ревенко был чужак, посторонний, — а держался вальяжно и уверенно, будто равный.

— Да-а… — Он уставился на дверь. — Смылся от нас. Ломать ее?..

Пеликан осматривал дверную коробку, незастекленную дыру над дверью, высоко под потолком.

— Не трогай его, — Володя дернул его за рукав, — он дурак, он психопат, жертва аборта. Он — один. Мы не судьи и не палачи!.. Пеликан, уйдем.

— Он — подонок! — со злостью произнес Циркович. — Схамил — должен ответить.

— Тем более. Уйдем, пускай провалится к черту!..

Циркович с разинутым ртом застыл, разгневанный и сбитый с толку, поднял кулаки:

— Что тем более?!

— Ромка. Шутка у дурных технологов… Не отвлекайся. Становись, я влезу к тебе на плечи.

Пеликан с помощью Модеста полез на Цирковича, тот слегка покачнулся, и они приткнулись к двери. Циркович — носом, потому что держал Пеликана за ноги.

— Переживаешь? — спросил Сорокин у Володи. — Есть из-за кого…

— Не понять тебе. Ненавижу добивание!.. Драка. На равных. Да!.. А четверо на одного — несправедливо. Подло!..

— Ну, ладно, не до смерти убьют твоего дегенератика. Так, зашибем маленько.

— Он такой же мой, как твой! Да я сам ему нос набью! Встречу…

Славка смерил его взглядом и усмехнулся:

— М-да… Ну, над ним тебе непросто будет взять верх: он довольно мускулистый.

Володя отмахнулся небрежно и с рассерженным видом, последнее оттого что чувствовал справедливость его слов.

Он ощущал какую-то слабость внутри себя, беспомощность. Товарищи вызывали у него раздражение и злость. Они не понимали его и не думали, как он думал и хотел, чтобы думали они.

Тем временем Пеликан перевесился внутрь отверстия над дверью и ручкой веника старался откинуть крючок, запирающий дверь. С той стороны были слышны крики Голикова, который ругался и вопил, что не боится никого, что всем отомстит. И целился палкой от щетки Пеликану по рукам и по голове.

Пеликан отбивался из неудобного положения, сквозь зубы тоже отвечая ругательствами.

— Ты погляди, он бьет Пелика!.. Защитник нашелся, — Модест прошипел по адресу Володи.

Славка рассмеялся.

Циркович прокричал натужно, стоя под Пеликаном:

— Слезай!.. Пусти меня! я пролезу туда!.. Пеликан, слезай!

Подошел студент с полотенцем через плечо, потом еще двое. В коридоре, вокруг двери в умывальник, начали собираться люди.

— Чего тут случилось?

— Это Петров, что ли?.. Борька, кто там засел?

— Дверь вышибем…

Подходили доброжелательные зрители: в общежитии все знали Пеликана.

Володя в толпе увидел обитателей когда-то комсточетыре — Сухарева, Малинина, конопато-рыжего Савранского, Старика-художника, верующего тихоню Кирю Смирнова. Дальше по коридору замаячил длинноносый профиль Джона. Рядом с Малининым мелькнуло лицо Надария, но затем оно словно испарилось — без сомнения, не место им было рядом.

Через некоторое время, когда Володя посмотрел в ту сторону, он не увидел и Малинина. Его потянуло к прежней компании: здесь предстояло все противное. Он пошел к ним, но они заспешили почему-то вглубь коридора, отдалялись. Володя вошел в комнату. Сухарев и Старик наклонились над кем-то, лежащим на полу.

— Где?.. Где?.. — спрашивал Сухарев.

— Вяземовские… Юрку… добивают… — Это был Круглый, еле ворочающий языком, пьяный вдрызг.

Приполз? Отпустили? подумал Володя. Что-то тут было не так, не вязалось одно с другим.

— Где? — Сухарев и Женька-Старик наклонились над ним, трясли за плечи, не позволяя спать.

— Там… Ли… Ллип-пы… — Круглый лыка не вязал.

— Говори, где? — Старик влепил ему затрещину.