Валентин Костылев - Кузьма Минин

В доме Минина жизнь шла своим чередом. Гаврилка поздно вечером привел десять человек ветлужан. Они побили какого-то дворянина, назвавшего ополченских сборщиков «ворами».

Минин рассердился на ветлужан.

— Не поддавайтесь соблазну! Не время ссорам! Только на своей земле, когда прогоните ляхов, сможете с божьей помощью возвысить голос… и добиться желаемого.

Но едва уладилось одно, как в горницу ввалилась толпа богомольцев Никольской церкви, недовольных сбором одной пятой с их имущества. Не хотят платить.

— Не вы ли сами хозяева? — спросил их Минин, Добродушно улыбнувшись. — Не вы ли тот приговор дали и богу клялись?

— Мы.

— Так не скупитесь же! — укоризненно покачал головой Кузьма. — Враг рядом. Он пожжет и разорит храмы. Не избежать в те поры вам ада, коли оставите домы божии беззащитными ради токмо своей скупости.

Пристыженные богомольцы Никольской церкви, низко кланяясь, смиренно вышли на улицу.

Минин с грустью покачал головою им вслед.

На недавнем земском сходе снова приговорили силою принуждать неплательщиков одной пятой. Для того Пожарский свел стрельцов в особую сотню под начальством Буянова.

Буянов не щадил скаредов.

Когда Минину жаловались на Буянова, он говорил, что он, Минин, тут ни при чем, такова воля земского схода.

Отправлявшихся для взыскания сборов дьяка и стрельцов обычно благословлял в путь-дорогу протопоп Савва. На том настоял сам Минин. Прежде чем приступить ко взысканию оклада, сборщики объявляли вслух приговор земского схода.

А ведать сбором одной пятой, по указанию Кузьмы, земский сход выбрал посадского воротилу и старейшего недруга Минина — купца Охлопкова. Как ни отказывался тот, но все же пришлось покориться сходу. Охлопков, как и многие другие богатеи, отстранялся от ополченских дел, опасаясь: «а вдруг… поляки верх возьмут?!»

Пожарский решил собрать ополченцев.

Пестрая, рваная, полураздетая толпа сошлась на базарной площади. Тут и русские, и украинцы, и татары, мордва, чуваши, черемисы, вотяки и казаки… В стороне стояло, спешившись, несколько десятков конников, потомков плененных некогда Иваном Грозным литовцев. Они уже показали себя хорошими воинами во время алябьевских походов под Балахну и Муром. Как и русские, храбро бились они с поляками под знаменами нижегородского воеводы. Была оттепель. Снег растаял. Минин указал посадским богатеям на полуразутых мужиков.

— Знаем… — отозвался Охлопков. — Обувщики-кожевники обещали… Тысячу пар привезут.

Из нижегородских воевод прибыл на берег только один Алябьев.

— Ну, что скажешь, Андрей Семеныч? — спросил его Минин.

— Добро, Кузьма Минич… Действуй!

— Ну, а где же князь Звенигородский да Иван Иваныч? Мы их звали…

Алябьев улыбнулся:

— Спят… Всю ночь бражничали.

— Бог им судья!

Пожарский объезжал ряды ополченцев, расспрашивая: кто к чему способен.

После этого трубач дал сигнал: «по домам!»

Площадь вмиг опустела. Тогда Минин крикнул ямскому старосте Семину:

— Николай Трифоныч!.. Веди!

Старик Семин повел конный отряд Ямской слободы.

— Вот гляди, Митрий Михайлович, не с пустыми руками тебя встречаем, — сказал Кузьма. — Потом сведу тебя к литейным ямам.

Пожарский, большой знаток лошадей, с любопытством рассматривал коней.

— Ишь, какие гладкие! — рассмеялся Алябьев.

— По одной лошади с двух дворов дали, — сказал Минин. — Сами и кормят.

— Гляди. Передний конь гордо голову держит. Хороший знак, — сказал Пожарский, дотронувшись до Минина.

— Как тебе, Минич, удалось оседлать самого норовистого коня?.. Про ямского старосту я, про Николая Трифонова! — спросил Алябьев.

— Трудненько пришлось! А ноне, гляди, настоящий сотник…

Семин пустил коня рысью, обратившись лицом к Пожарскому.

После того как берег опустел, Пожарский и Алябьев на глазах обывателей отправились в гости к Кузьме Минину. Это вызвало много пересудов у жителей слободы, находившейся на окраине и не удостоившейся за все свое существование посещения князей и воевод.

Холод и скудный снег.

Кровли лавок и амбаров на Нижнем базаре заиндевели. Еще темнее стали бревна в стенах — круглее, заметнее. В рядах торговки предлагали горячие калачи и квас в медных кумганах. Под таганами на земле тлеющие угли.

Торговля не идет. Раненько выползли, поторопились — кругом безлюдье. Еще не кончилась утреня.

Э-эх, пошли времена! То-то было раздолье! А теперь?.. Нигде хмельного гуляки не увидишь. Самые записные питухи — и те за работу взялись.

В Хлебном ряду пооживленнее. Стрельцы и ополченские десятники нагружают хлеб на подводы для своих.

Вместе с холодом навалились на уличных торговцев унылые недоуменные размышления.

Ворчать на Кузьму не скупились: что бы ни случилось, — во всем он виноват. Даже холод и непогода в представлении некоторых людей связывались с его именем. «Бог, мол, наказал за колокола, свезенные в литейные ямы». Но если бы ворчунов спросить, согласны ли они, чтобы Минина не было и ополчения тоже, пожалуй, не согласились бы.

Обиднее всего было, что строго наказывали за сокрытие имущества. Двоих дворян и то не пощадили. Ведь еще царем Шуйским было строго-настрого запрещено поместным дворянам обманывать власть, выдавая себя за беспоместных. А тут в самый разгар сборов нашлись два щеголя, притворившиеся беспоместными… Обманщиков, по согласию со Съезжей избой, усердно отхлестали, а землю по закону Шуйского отобрали. Минин и Пожарский советовали, пока новых законов нет, поступать со всякими преступниками по законам Шуйского, последнего законного царя.

Посадские были довольны ополченской властью за то, что она с великою строгостью стала преследовать грабителей и разбойников. Наконец-то нашлась защита! На днях двух ополченцев за воровство судили всенародно: сами ратники потребовали казни для них. Обоих утопили в Волге. Никогда не было такой тишины на посаде и в уезде, как теперь. Стрелец Буянов со своими молодцами по нескольку раз в день объезжал город и окрестности, оберегая покой посадов. Всем объявлено было, чтобы крестьян не обижать, к бедным проявлять милосердие, помогать им.

— Эй, подходи, которые!.. Калачи горячие!.. Съешь, — три дня сыт будешь!..

— А на четвертый помрешь!

— Ну, ты, бродяга!.. За душой ни гроша, а туда же… с разговором лезешь…

Становилось все оживленнее. Загудели и колокола в кремле.

— Болезная, подкинь угольков! Утреня кончилась.

— Подайте, Христа ради, красавицы молоденькие. Пожалейте старца.

— На! Бог с тобой! Помяни покойную Агриппину, Софью, Давида… Абрама да Ольгу.

— Спаси Христос!

— Бог спасет!