Жюль Верн - Михаил Строгов

На такую вот телегу и пришлось бы согласиться Михаилу Строгову, если бы не повезло найти тарантас.

И дело не в том, что эта повозка — последнее слово в каретном производстве. Рессор у тарантаса тоже нет, как и у телеги; и дерева, за нехваткой железа, здесь тоже не жалеют; однако его четыре колеса, раздвинутые на восемь — десять футов к концам осей, обеспечивают ему некоторую устойчивость на тряских и часто совершенно разбитых дорогах. Закрылки защищают путников от дорожной грязи, а благодаря прочному кожаному верху, который можно опускать, почти наглухо закрывая кузов, путешествие в тарантасе в летнюю жару и при сильных порывах ветра оказывается не столь уж неприятным. К тому же тарантас так же крепок и прост в починке, как телега, но при этом не столь беспечен, чтобы оставлять свою заднюю половину в беде посреди большой дороги.

Правда, найти такой тарантас Михаилу Строгову удалось лишь после тщательных поисков, и, возможно, второго такого во всей Перми не нашлось бы. Но все же он упорно торговался насчет цены, хотя бы для формы, чтобы не выйти из роли Николая Корпанова, простого иркутского купца.

Надя сопровождала своего спутника во всех этих розысках. Хотя ехали они с разной целью, но одинаково спешили доехать, а значит — и выехать. Словно бы одна и та же воля вдохновляла обоих.

— Сестрица, — сказал Михаил Строгов, — я хотел бы найти для тебя экипаж поудобнее.

— И это, братец, ты говоришь мне, хотя я отправилась бы к отцу и пешком!

— В твоей смелости, Надя, я не сомневаюсь, но бывает такая усталость, которой женщине не вынести.

— Я вынесу любую, — ответила девушка. — Если с моих губ хоть раз сорвется жалоба, можешь оставить меня посреди дороги и продолжать путь один!

Спустя полчаса, по предъявлении подорожной, в тарантас были впряжены три почтовые лошади. Покрытые длинной шерстью, они походили на длинноногих медведей. Эти представители сибирской расы, не очень крупные, отличались пылким норовом.

Почтарь, или ямщик, запрягал их так: одну из лошадей, самую крупную, ставил меж двух длинных оглобель, к передним концам которых крепился обруч, называемый «дугой», с подвешенными кистями и колокольцами; два других конца попросту привязывал веревкой к подножкам тарантаса. И — никакой тебе сбруи, а вместо вожжей — простая бечевка.

Ни у Михаила Строгова, ни у молодой ливонки багажа не было.

Ввиду требуемой скорости, с которой должен был двигаться первый, и более чем скромных средств у второй, обременять себя тюками им не приходилось. В этих обстоятельствах отсутствие багажа было к счастью, ведь в тарантас могли поместиться либо только вещи, либо только пассажиры. Он был рассчитан лишь на два лица, не считая ямщика, который каким-то чудом держался на своем узком сиденьице — облучке.

К тому же на каждом перегоне ямщик сменялся. Ямщик, правивший тарантасом на первом перегоне, был сибиряк, как и его лошади, не менее их обросший шерстью, с длинными, обстриженными на лбу волосами под треухом с загнутыми краями, в подпоясанной красным кушаком шинели с крестообразными отворотами и выбитыми на пуговицах имперскими вензелями.

Подойдя со своей упряжкой, ямщик перво-наперво оглядел пассажиров тарантаса испытующим взглядом. Никакого багажа! Куда они его к черту запихнули? Судя по внешности, много с них не возьмешь. И ямщик выразительно скривил губы.

— Вороны, стало быть, — произнес он, нимало не заботясь, слышат его или нет, — с ворон по шесть копеек за версту!

— Нет, орлы, — возразил Михаил Строгов, прекрасно разбиравшийся в ямщицком жаргоне, — орлы, понял? По девять копеек за версту, и чаевые в придачу!

Веселое щелканье кнута было ему ответом. «Ворона» на языке русских извозчиков означает скупого или нищего пассажира, который на почтовой станции оплачивает лошадей лишь по две или три копейки за версту. «Орлом» же называют такого пассажира, который не отступает и перед высокими ценами, не говоря уже о щедрых чаевых. Потому «ворона» и не рассчитывает лететь со скоростью царской птицы.

Надя и Михаил Строгов тотчас уселись в тарантас. Кое-какие продукты, не занимавшие много места и уложенные про запас в дорожный сундук, должны были позволить им и в случае задержек спокойно добираться до почтовых станций, которые здесь очень удобно обустроены и находятся под ведомственным надзором. Ввиду невыносимой жары верх тарантаса был откинут, и в полдень, увлекаемый тремя лошадьми и окутанный облаком пыли, экипаж выкатил из Перми.

Способ, каким ямщик правил своей упряжкой, непременно привлек бы внимание чужеземных пассажиров, которые, не будучи ни русскими, ни сибиряками, к подобным приемам не привыкли. Действительно, лошадь-коренник, которая задавала темп, будучи чуть крупнее своих напарниц, при любых наклонах дороги невозмутимо шла рысью — чуть ускоренной, но без малейших сбоев. Две другие лошади, похоже, не знали иного бега, кроме галопа, и неистово предавались разным забавным фантазиям. Ямщик их, впрочем, не стегал. Самое большее — подбадривал звонким щелканьем кнута. Но зато каких только не расточал похвал, когда те вели себя послушно и разумно, — не считая уже имен святых, коими он их награждал! Веревочка, что служила ему вожжами, не произвела бы на разогнавшихся животных ровно никакого впечатления, а вот два слова — «направо» и «налево», — выкрикиваемые гортанным басом, действовали куда сильнее, чем повод или узда.

А сколько ласковых прозвищ, самых разных — смотря по обстоятельствам!

— Давай-давай, голубки вы мои! — покрикивал ямщик. — Наддай-наддай, ласточки мои! Полетели, голубушки! Смелей, братец мой слева! Поддай, мой батенька справа!

Но уж когда бег замедлялся, каких только обидных выражений не приходилось слышать, и чувствительные животные, казалось, понимали их смысл!

— Поторапливайся, улита чертова! Ох и задам я тебе, слизняк поганый! Шкуру с живой спущу, черепаха паршивая, в аду света невзвидишь!

Однако, как ни суди об этих приемах, требующих от кучера скорее луженой глотки, чем крепких рук, — тарантас просто летел по дороге, пожирая по двенадцать — четырнадцать верст в час.

Михаилу Строгову к такого рода экипажам и такой езде было не привыкать. Ни тряска, ни подскоки не причиняли ему неудобств. Он знал, что российская упряжка не объезжает ни камней, ни рытвин, ни ухабов, ни поваленных деревьев, ни даже рвов, что уродуют дорогу. Он к этому давно приноровился. Его же спутнице эти толчки грозили увечьем, но и она не жаловалась.

Первые минуты пути в экипаже, с бешеной скоростью несшем ее по дороге, Надя сидела молча. Потом, по-прежнему одержимая единственной мыслью — поскорее доехать, она сказала:

— Я высчитала, братец, что между Пермью и Екатеринбургом триста верст! Я ошиблась?