Олег Боровский - Рентген строгого режима

– Боровский, тебя куда и за что? – спросил меня Борис.

– На 29-ю, строить еще один рентгенкабинет.

– Передай там ребятам, что ты видел меня здесь и чтобы они не капали на меня лишнего.

– Хорошо, передам.

Наконец к вахте подъехал воронок, меня запихнули в железный промерзший ящик и повезли на шахту № 29. Мела колючая пурга, было очень зябко и неуютно в заиндевевшей машине.

Примерно через час мы подъехали к знакомой вахте, и меня передали вместе с моим мешком и документами лагерной страже. Все было как всегда и, несмотря на то что главный палач издох наконец, в нашей жизни ничего не изменилось... Но ведь с того радостного дня прошло уже целых полтора года, и почти никаких перемен... Неужели так ничего и не изменится? Но надежда не покидала нас...

Все сотрудники санчасти меня очень хорошо встретили, включая и красивую начальницу, все были рады моему приезду и всячески старались рассеять мое мрачное настроение, истинную причину которого, конечно, никто не знал. Пока меня не было, дело со строительством рентгеновского аппарата, естественно, приостановилось, но с первого же дня моего приезда мы с Даничем горячо принялись за дело, и работа закипела...

Начальница санчасти поселила меня в помещении строящегося кабинета, поставила на больничное питание, а начальник лагеря майор Туналкин распорядился выдать мне и Даничу пропуска для прохода на шахту в любое время суток, что значительно облегчило нам и работу, и жизнь.

Строительство рентгеновского кабинета и изготовление аппарата пошло полным ходом, мы работали день и ночь, не за страх, а за совесть. Я, конечно, очень спешил, так как рассчитывал, что после окончания всех работ меня вернут на «Капитальную», к Мире...

К моему счастью, Н. И. Данич оказался мастер на все руки, и дело продвигалось довольно быстро. Главным механиком шахты № 29 работал очень знающий и умный инженер, из бывших заключенных, конечно, и как-то сразу мы с ним нашли общий язык. По моей просьбе он затребовал с «Капитальной» модели частей рентгеновского аппарата, передал их Воркутинскому механическому заводу и оформил заказ на литье. И те, второй раз, быстро и качественно отлили из силумина все детали.

Через начальницу санчасти в Главное аптечное управление я передал длинный список необходимых для кабинета материалов, и через неделю я получил все, что просил, например, только рентгеновских трубок – сразу несколько штук, так сказать, про запас, да еще и флуоресцирующий экран с защитным свинцовым стеклом и все необходимые фотоматериалы. Тогда же я понял, что в рентгенкабинете легко можно делать «большие деньги» – купить фотоаппарат и снимать физиономии заключенных. Ко мне много раз обращались с просьбой организовать подпольную фотографию, заработок гарантировали огромный, но, тщательно взвесив все «за» и «против», я решил, что за такую «работу» мне запросто намотают новый срок, и отказался, к большому огорчению Николая Ивановича. Бог с ними, с деньгами...

Иногда из кабинета главного механика я звонил Мире в город по телефону, что было строжайше запрещено. Все было запрещено...

Скорей, скорей обратно на «Капиталку» – эта моя идея заставляла безжалостно подгонять себя и Данича, и несколько раз я позволил себе возвысить на него голос, не стесняясь в выражениях. Мне была непонятна и очень раздражала его странная медлительность и неторопливость, но, в самом деле, ему некуда было торопиться. Работал Данич очень хорошо, ни разу не «запорол» ни одной детали и очень старался сделать все наилучшим образом. Он был умница, меня хорошо понимал и на мои вопли не обижался.

Еще осенью 1954 года я уговорил Миру поступить учиться заочно в Воркутинский филиал Политехнического института. К нашему удивлению, Миру приняли без разговоров, правда, она довольно легко выдержала вступительный экзамен. Моя надежда, что в занятиях ей будет легче ожидать меня, полностью оправдалась... Наибольшие трудности у Миры возникали при сдаче работ по политэкономии. Так как в заочном институте главное сдавать вовремя рефераты, я писал их по ночам на 29-й шахте, а тома Ленина мне обычно приносила из дома начальница санчасти. Потом свою писанину я переправлял в город Мире, она все переписывала и неизменно получала «отлично». Так особо опасный политический преступник помогал получить диплом советского инженера бывшей политической преступнице...

Наш рентгеновский кабинет рос не по дням, а по часам, начальница санчасти и все врачи очень интересовались ходом дела и помогали, чем могли. Например, если я просил спирт для ускорения работ, мне всегда давали ровно столько, сколько я просил. Все было хорошо... Человеку, как известно, всегда не хватает того, что он имеет. Мой отец любил повторять:

– Всю жизнь человеку не хватает ста рублей и одной комнаты.

Замечу, что во времена моего детства у нас была восьмикомнатная квартира на троих и очень большая зарплата у отца.

У меня был пропуск для прохода только на шахту и обратно, без права заходить куда-либо, но в двадцати пяти километрах жила и ждала меня моя Мира, ну как тут было удержаться? Кто не рискует, тот не имеет – понимали это еще древние греки, и я поехал в город...

В лагере считали, что я работаю на шахте, а на шахте считали, что я работаю в зоне. А я в это время наслаждался семейной жизнью в крошечной комнатке старого, вросшего в землю барака, вкусненько ел, пил кофе или какао, любовался своей красавицей женой... Наверное, это были самые счастливые часы в моей жизни...

В город я ездил из предосторожности только по субботам, а в воскресенье вечером возвращался в лагерь, взяв себе в союзницы темноту. Главное – не попадаться на глаза начальству! К моему счастью, документы в поездах проверяли очень редко. Но вот однажды... В одно из воскресений, утром, еще полуодетый, я стоял посередине Мириной клетушки и ждал, когда Мира вернется с чайником из общей кухни. Дверь в коридор была открыта настежь – да кто там мог быть? Только бывшие зыки – «вольноотпущенники». Вдруг дверь в комнатке напротив открылась, и из нее вышла с чайником в руке Мирина соседка – бывшая заключенная, но за ней, тоже полуодетый, стоял вохряк – сержант из лагеря шахты № 29. Мы посмотрели друг другу в глаза, и мурашки побежали у меня по спине... Кроме того, что я, так погорев, лишался навсегда пропуска, наверняка посадят в холодный карцер на пять суток, и я еще навлек беду и на Миру, ей тоже грозили тяжкие кары... И если на свои беды я смотрел сквозь пальцы, то судьба Миры меня тревожила ужасно... В общем, кругом шестнадцать, все это пронеслось у меня в голове за считаные секунды, но пережил я много... Дверь за Мирой закрылась, и она сразу поняла, что что-то случилось...