Олег Боровский - Рентген строгого режима

– Почему, сволочь, не застрелился?

Мужик Иван Иванович был отличный, всегда деятельный, громкий, готовый рассказать веселую байку и хорошо пошутить... Конечно, загнать капитана в шахту было делом безнадежным. Ваня весь свой срок «кантовался» то в КВЧ, то в самодеятельности, то просто ничего не делал... Его все любили и, куда бы Ваня ни пришел, старались угостить чем могли. Познакомился я и сблизился еще с одним человеком из Ленинграда, Соломоном Моисеевичем Гершовым, художником, невысоким и очень симпатичным толстячком. Для поддержания материального благополучия Гершов приспособился писать маслом портреты заключенных, главным образом с Западной Украины, и получал за работу не только приличные деньги, но и натуральные продукты – сальце, домашнюю колбаску, мед и сахарок. Портреты его работы я видел неоднократно, это были отличные «фотографии», не более того, но что мог еще желать какой-нибудь хлопец из глухомани Западной Украины? Соломон рассказал мне, что до Воркуты он сидел под Москвой, в Марфино, и спал в одной комнате с Солженицыным. Он же рассказал, чем занимался в «шарашке» под Москвой – рисовал картины, а их потом вставляли в специальные рамы с вмонтированными подслушивающими устройствами. Картины эти вешали в гостиницы, где проживали иностранцы, или в кабинеты ответственных советских товарищей... Но в основном Гершов был художником нового направления, и его творчество не всегда принимала широкая публика. В молодости Гершов был близко знаком с художником Бродским и композитором Шостаковичем и очень интересно рассказывал о своих встречах с ними...

По служебной записке Льва Курбатова меня перевели в шахтерскую бригаду, а на шахте назначили старшим инженером отдела капитального строительства. Пропуск для проезда в город у меня остался, и я не был связан ни с утренним, ни с вечерним разводом. Оклад дали большой – 2000 рублей, но на руки я получал 500, потому что 50 процентов от начисленного удерживали как у заключенного в пользу государства, 25 процентов вычитали за питание и обмундирование. После многих лет безденежья, я сам себе казался богачом и с удовольствием отдавал почти все деньги Мире.

Наш ОКС размещался в большой светлой комнате на первом этаже здания управления шахтой. В этой комнате, заставленной большими кульманами, кроме меня сидел весь «мозговой центр» ОКСа: начальник ОКСа Л. В. Курбатов, горный инженер Г. А. Кесс, я – старший инженер, и два техника. Так как готового проекта проходки скипового ствола у нас не было, нам пришлось заниматься проектированием достаточно сложного хозяйства по проходке ствола глубиной 800 метров. Мы должны были выпустить целую груду чертежей и составить тома расчетов. Их, в основном, выполнил Курбатов. Мы с Кессом, по большей части, только чертили и целыми днями не отходили от кульманов. Наши шкафы стали быстро наполняться чертежами, расчетами и различными документами по проходке. Содержать в порядке всю техническую документацию Курбатов поручил мне, я к этому делу отнесся очень серьезно, и из-за документов у нас не было ни одной накладки. Работали мы очень дружно, напряженно и по результатам успешно. Несколько лет назад скиповой ствол начали проходить, прошли около семидесяти метров, потом почему-то проходку бросили, ствол законсервировали и все оборудование постепенно растащили или разломали. Вначале мне было трудно, конечно, я этой работы не знал, но под руководством Курбатова и Кесса успешно справлялся со всеми делами. Надо отдать должное Курбатову – он был не только блестящим инженером, но и великолепным организатором. Он понимал, что успех нашего дела зависит только от людей, исполнителей, и сумел подобрать помощников, знающих и преданных делу... Курбатова привезли в Воркуту в 1939 году, работал он на многих шахтах комбината, знал многих шахтеров-специалистов, и его знали тысячи людей. Когда он кинул клич по шахтам: кто хочет к нему на проходку, – многие изъявили желание. Он составил списки всех отобранных, и их перевели в лагерь шахты № 29. Явились и вольные, из бывших зыков, кто не имел права выезда из Воркуты. Для всех проходчиков Курбатов был непререкаемым авторитетом, и хотя характер у него был крутой, я никогда не слышал о нем плохого или неуважительного слова.

Проходка ствола на большую глубину – очень опасная и сложная работа, на нее обычно шли только мужественные и физически сильные шахтеры-проходчики. Они так и именовались – проходчики-стволовики. Травм со смертельным исходом на проходке стволов всегда было больше, чем где-либо на шахте. Я всегда с уважением смотрел на наших проходчиков-богатырей, когда они поднимались в бадье на поверхность. У меня рост тоже не маленький, и хлюпиком никогда не был, но по сравнению с ними я казался просто травинкой-интеллигентом. Иногда кто-нибудь из них, дурачась, шутя поднимал меня на руки и, держа над открытыми лядами ствола, ревел могучим басом:

– Вот, Борисыч, закроешь плохо наряд – не собрать тебе косточек!

В нашем ОКСе работало около ста человек, и со всеми у меня были отличные отношения, они с большим уважением относились к моей работе, называли ее почтительно «наукой»... Шахтеры-стволовики за свои годы каторги все перевидали и пережили и ничего не боялись... Иногда я был полезен еще и потому, что помогал оформить на бумаге какое-либо приспособление, облегчающее их труд. Они на пальцах объясняли мне свою идею, а я под эту идею выполнял чертеж или расчет и заказывал приспособление в мехцехе. Курбатов очень поощрял рабочую инициативу и на премии не скупился.

С учетом особой трудности и опасности проходки стволов, рабочий день у проходчиков длился всего шесть часов. Так как работа шла круглосуточно, было сформировано четыре бригады проходчиков по десять-пятнадцать человек в каждой, работа оплачивалась сдельно, и все были заинтересованы в максимальной выработке. Породу нагора поднимали бадьей емкостью ровно один кубометр, и значит, сколько подняли бадей, столько кубометров и составила выработка. Сечение ствола известно – пять метров. И если в дневную смену количество поднятых бадей определяли без особого труда, то в ночное и вечернее время сосчитать поднятые бадьи было трудно, а так как маркшейдерский замер проходки выполнялся только в конце месяца, то и недоразумений с проходкой было хоть отбавляй. Курбатов решил сделать счетчик по учету бадей и, так как он у него что-то не получался, предложил проявить изобретательскую смекалку всем сотрудникам и шахтерам ОКСа. Неожиданно я нашел наипростейшее решение: в электрическую линию, питающую главную подъемную машину, я включил самопишущий амперметр, который круглые сутки записывал все, что делала машина. Все инженеры шахты приходили смотреть на наш самописец и советовали подать мне заявку на изобретение, но сам я считал, что мое «изобретение» не такое уж выдающееся, и подавать заявку не стал. Курбатов был прямо в восторге от счетчика и утром, придя на работу, первым делом изучал бумажную ленту самописца. После установки счетчика все споры и недоразумения по проходке ствола прекратились в тот же день. Нельзя не сказать, что благодаря энергии, профессиональным знаниям и огромному опыту Курбатова на нашем участке не произошло ни одной серьезной травмы, если не считать одного отрубленного пальца, в то же время у шахтеров-добытчиков травмы, даже со смертельным исходом, были довольно обыденным явлением. В нашем коридоре, в самом конце, находилась санчасть шахты, и мы частенько видели, как мимо нашей двери двое санитаров тащат носилки с шахтером, и мы уже знали, что если лицо закрыто белой простыней, значит, несут мертвого...