Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Вошел веселый Федор Басенок, потный от жары, в расстегнутой рубахе. Марья Ярославна с дочкой поспешно удалилась мелкой утицей на женскую половину.

– А тебе подарок, князь! – подмигнул Басенок, подавая Василию что-то, туго перепеленутое в холстину.

– За что честь и кто жалует? – так же шутливо вопросил тот.

– Только не надейся, что тайносердечие девическое! Старуха передала. Подошла меж просителями, в руки сунула – отдай, мол, великому князю. Я и не вгляделся, что за старуха. Кажется, из бедных. Ну, разворачивай дарение!

– А ты выйди на час,- сам не зная почему, сказал Василий.

– Втае хочешь глядеть, один? Все скрытничаешь от слуги верного? – смеялся уходя Басенок.

С детским любопытством развернул Василий холстину, много раз крепко увязанную. Сердце его дрогнуло и замерло.

Софья Витовтовна любила первенькую внучку: как увидит, пряничком жалует.

– Матушка, а Василий Васильевич опять прозорливицу Фотинию поминал, никак видеть ее хочет, про наше счастье узнать.- Марья Ярославна тоже взяла с блюда пряничек.- Она где? Старая княгиня пошевелила ковер попутничком черемуховым, который когда-то искусно испестрил резьбой для нее покойный боярин Всеволожский.

– Как ни таить, а придется говорить,- усмехнулась Софья Витовтовна.- Я ее в монастырь на севере заточила.

– Пошто?

– Пускай там пророчит и прозревает. Надоела она мне. Бредни да сплетни от нее.

Марья засмеялась, поправила малиновый повой:

– Матушка, скажи, пускай мне Василий Васильевич холодец укупит. У всех боярынь есть ароматы, а у великой княгини нету.

– Так попроси.

– Не смею. Он дразнит. Говорит, от меня салом пахнет.

– Скажу,- ласково пообещала Софья Витовтовна.- Вот ужо в Византию посольство будет, велю тебе скляницу греческую привезть, головка золочена будет. Хочешь?

– Я все хочу. Не балует муж-то.- Голос невестки дрогнул обидою.- Не поярый стал. А я ведь молодая женщина. Детей еще хочу.

– Устал он,- задумчиво сказала Софья Витовтовна,- Ты забыла, сколько пережили? Куда нас только с тобой не кидало! И все одни. А он – по битвам. Не вздумай ты еще ему перекоренье делать. Да и не в дорогих подарках счастье, любимушка моя. Мне вот первый подарок муж сделал, видишь? «Соколиный глаз» называется.

– Деше-евенький перстенек!- протянула Марья Ярославна.

– А дороже его нету на мне колец. Василий Дмитриевич сам его выковал, когда у нас на Литве в плену был.

– Так вы его пленного там женили? Силком, что ль? – опять засмеялась Марья Ярославна.

– Не твоего ума дело! – оборвала ее княгиня.- Тебе бы лишь муж поярый был. А наша женитьба из замыслов государственных произошла. Да и любили мы друг друга… Что смотришь?

Сияющий голубец омофора [87] Омофор – часть архиерейского облачения. на небесно-лазоревом воздухе, темного, дикого цвета заросли орешника и в золотистом прозрачном круге – изумительного письма лик Богородицы. Глаз не оторвать. Василий даже и не знал, что есть такой образ Божьей Матери. Где же он писан? Не древен… Как светла Дева! Какая синь надмирная! Взгляд в ней утопает и душа уносится. Но почему слеза прозрачная на кончике ресниц? Плачущая в орешнике… Не видывал никогда такого письма. А вдруг-явленная? Но тогда почему передана тайно? Холод благоговения стянул лицо Василия. О чем скорбишь, Заступница? О грехах наших? Страдания наши Тебе ведомы?

Перекрестившись, Василий истово приложился к образу… Кто же прислал его? Поднес к лицу холстину – пахло ладаном. Из монастыря? Иль освящали недавно? Что означает сие дивное дарение?

– Царица небесная, помилуй, дай делами искупить грех мой перед братьями моими, я же раб недостойный, грешнее всех людей… Незрячи мои очи духовные. Просвети и наставь! Нету больше дяди Юрия, один сын его – Слепец, другой сын – в сыром погребе с крысами, цепями окованный. Он пришел меня на свадьбу свою звать, Шемяка, в знак примирения, а я велел его – в железа и в поруб. Вот повержены и посрамлены все враги, и познал я греховную сласть победы над людьми. Но пред Твоим лицем, Превечная, веет мне сладость Духа Божия в сердце неощутимо и незримо. Дай победить сатанинский соблазн властвовать и тешиться сознанием силы, слушая слова ласкательныя. Не найти мне оправдания и не искупить вины без заступы Твоей, Милостивица! Сколь же отрадней человеческих почестей и похвал житие духа, пусть и стененное. Не отвергай меня!

Поставив икону в таибнице – горнице для секретных занятий, Василий скорым бодрым шагом прошел в палату, где вершились дела, суда княжеского требующие. Встретившему его Басенку велел немедля мчаться в Коломну за Шемякой. Прикинул, кого бы послать за Фотинией, решил: самолично съезжу!

Великий князь Московский сидел в резном кресле царском неподвижно, с выражением бесстрастия на худом юношеском лице.

Федор Басенок доложил:

– Приехал Шемяка.

– Сам приехал? – спросил с недоверием Василий Васильевич.

– Без нужения, однако под приглядом пристава его Ивана Старкова. Велишь ввести?

– Не ввести, а впустить. Но повремени малость, пусть потомится и восчувствует, где находится.

Василий Васильевич оттягивал встречу, чтобы внутренне подготовиться к ней. Он хорошо помнил, какой тяжелый взгляд у Шемяки – столь тяжелый и подавляющий, что каждый раз становилось от него не по себе. Но сейчас нужно его выдержать, не сморгнуть, не отвести глаз в сторону. Даже перед самим собой не хотелось признаться в робости перед побежденным соперником. Тем более не хотелось выглядеть оторопелым в глазах боярина, который стоял возле дверей в ожидании хозяйского повеления.

– Вот что, Федор,- сказал, натянуто улыбаясь, Василий Васильевич,- позови дьяка Федора Беду с прошлой крестоцеловальной грамотой, он знает, с какой. Сходи к владыке Ионе, скажи, мол, великий князь просил прибыть. Матушку тоже позови. А после этого зайди к сокольничьему, пусть готовится утром ехать на ловитву.

– За утьвой?

– И за косачами.

– В Государево займище, значит?

– Да, на Потешный луг.

– Это гоже, много там нынче выводков и глухаря, и тетерева,- обрадовался Басенок и уж приналег плечом на дверь, когда Василий Васильевич снова удержал его:

– Будешь проходить мимо Шемяки, оброни абы ненароком: «Великий князь дозволяет войти».

Опасения оказались напрасными. Шемяка выглядел подавленным, жалким. Хотя и метнул исподлобья взгляд, переступив порог, однако тут же опустил повинно голову, буркнул:

– Бью челом, князь…- подумав, поправился: – Великий князь.

Василий Васильевич указал на стоявший возле дверей трехногий столец: садись, мол. Столец этот предназначался для детей боярских. Шемяка не мог этого не знать. Прежде чем сесть на него, поднял глаза на двоюродного брата. Давящие, со скрытым помыслом в них. Словно хотел сказать, что нет, ничего он не забыл. Но и того не забыл, что и Василий все знает и все помнит. Покорно сел.