Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— Значит, пускай убийцы Янакиева расхаживают себе в добром здравии! Так я тебя понял?

— Пусть будет так, если хочешь. Убили его анархисты, и у меня нет никакого желания с ними возиться.

Старый Христакиев сердито покачал головой.

— Слушай, — сказал он строго, — в этом мире все имеет свои границы, и кто их нарушает — разбивает голову. Какое мнение сложится о тебе в обществе, если кто — нибудь услышит подобные высказывания?

— Общество славословит убийц. По крайней мере — часть общества. Поди послушай, что говорят на улицах! Пусть почтенные граждане думают обо мне что хотят. Я не могу бить в барабан и учить их уму-разуму. Они все равно не поймут что к чему, даже если я все объясню им самым подробным образом.

— Ты не учел, к чему может привести следствие. Этих людей ты все равно выпустишь, только сделаешь из них мучеников и дашь коммунистам новый козырь, чтоб они могли заявить: «Вот видите, опять на нас клевещут». К чему все это, сударь?

— Все запутал этот несчастный Пармаков, — вздохнул сын.

— Пармаков? В смерти Пармакова ты тоже виноват. Ну да ладно, он действовал на свой страх и риск… — более мягко продолжал старик, заметив, что сын скорчил недовольную гримасу. — Все в городе знают, кто убийца. Советую тебе как можно скорее исправить ошибку и не раздражать население. От этого мы ничего не выиграем. Коммунисты начеку, их адвокаты возьмут на себя защиту и используют процесс в агитационных целях. Прекрати следствие, надо заткнуть им рты, пока не поздно. Что же касается анархиста, пускай полиция сама разбирается как хочет.

Молодой Христакиев озабоченно слушал отца. «Другого выхода действительно нет», — думал он.

— Против Кондарева я должен начать новое следствие.

— Какой смысл? Слушай, что я тебе говорю: не тяни, нужно избежать скандала. Неужели не видишь, что из этого ничего не выйдет? Нашла коса на камень, сударь, и никакой политической выгоды не будет ни для нас вообще, ни для тебя лично. Наоборот, именно сейчас, когда блок начинает такую важную операцию против дружбашей, незачем связываться с коммунистами. Куда девался твой такт, твоя дальновидность?

— Не могу я с этим смириться!

— Оставь чувства плебеям, — улыбнулся старый адвокат. — Неужели я должен напоминать тебе твои же собственные премудрости? Ты увлекся и теперь ни на что…

— Придется, верно, выпустить и Кондарева, — вздохнул сын, облокотившись на письменный стол. — Я и правда слишком далеко зашел в своих замыслах. Ну да ладно, оставим это. Скажи мне вот что: ты веришь в скорое падение дружбашей?

Старик поднялся из-за стола.

— Наша акция их не свергнет, но падение ускорит. Думаю, на это она и рассчитана… Однако сейчас нам предстоит послать в Тырново как можно больше людей. Это главное. — Он помолчал и добавил: — Я собираюсь на этих днях съездить в Софию. Хочу встретиться с нашими главными и все выяснить, потому что это дело нешуточное и нужно обдумать последствия. Власть пока еще в руках этих кретинов. А ты здесь постарайся выяснить, что замышляют дружбаши, чтобы они нам не преподнесли какого-нибудь сюрприза.

— Да, да. Будь спокоен.

— Ах, чуть не забыл. По другому вопросу, — тихо произнес отец, заметив, что сын собрался уходить. — Нужно собрать сколько-нибудь денег для вдовы Пармакова. Надо помочь ей немного, пока не назначили пенсию.

— Разумеется, с величайшей готовностью. Запиши от меня триста левов.

— Почему я? Этим должна заняться полиция. А мы так, со стороны, соберем, кто сколько сможет.

— Да, оно, пожалуй, будет умнее.

— Так ты выпусти этих, чтобы обезоружить коммунистов. Полиция-то дружбашская, она во всем и виновата — вот наш тезис. Я сегодня в кафе нарочно бросил эту мысль. А ты не веришь, что дружбаши скоро падут?

— Собака говорит — зависит от палки, а я — зависит от скандала. Чем больше дубин обрушится на наши головы, тем скорей мы придем к власти, — засмеялся молодой человек.

Он оставил отцовскую контору в заметно улучшившемся настроении; особенное облегчение доставило ему решение пожертвовать солидную сумму вдове Пармакова — так он в какой-то мере чувствовал себя менее виновным в смерти пристава. «Старик прав. Что касается следствия, тут надо умыть руки», — думал он. И, чтобы немного развлечься, направился к городскому казино, где каждый вечер собиралась его компания.

В семье Джупуновых считали каждый истраченный грош, но на личную жизнь никто не обращал никакого внимания. Никто не имел права отдаваться своим чувствам и влечениям, особенно если это мешало благополучию и интересам семьи. На любое проявление чувств принято было смотреть презрительно, ласка встречалась насмешками. Неприличным считалось заглядывать другому в душу и еще более неприличным — говорить нежности. Когда кто-нибудь надолго уезжал из дому, никто не позволял себе ни слез, ни сердечных слов. Даже уходя на фронт, братья не обнялись с матерью на прощанье. Душевности боялись как огня и жестоко осмеивали любую слабость.

Джупуновы много и хорошо ели, прилично одевались, были здоровы, общее благосостояние росло — чего еще можно было желать? Жизнь в доме текла по давно установленному порядку, и к любому его нарушению относились очень сурово. Так поступили и с Костадином. После скандала перестали упоминать о нем, о Христине, об их ежедневных встречах. Старуха и Манол молчали, отчего остальные тоже не решались об этом заговаривать. Все ждали, что Костадин поймет бессмысленность своего увлечения, но с каждым днем становилось яснее, что спокойствие и прочность семьи находятся под угрозой.

Джупунка не переставала сокрушаться, глядя, как ее младший сын трудится наравне с работником на заднем дворе, словно он здесь не хозяин, а слуга. Надежда женить его на внучке хаджи Драгана рухнула. Манол запретил какие бы то ни было дальнейшие попытки сватовства, и старуха, хоть и не совсем смирившись, вынуждена была отказаться от своих планов. Ее глубоко запавшие глаза мрачно горели, из худой груди то и дело вырывались тяжелые вздохи. Она набрасывалась на работу, надеясь забыться и уйти от тревожных мыслей. Поведение Манола раздражало ее все больше. Джупунка знала, что Костадин перед женитьбой непременно потребует раздела, и не могла понять, почему Манол ничего не предпринимает. Она только надеялась, что старший сын принял какое-то решение и выжидает удобного момента. Однажды она подслушала, как Костадин спрашивал у Райны, не приезжал ли к ним в его отсутствие Тодор Мирян. Старуха поняла, что Костадин следит за каждым шагом брата. Занятая своими тревогами, она совсем было упустила из виду мельницу. А ведь из-за нее-то сыновья и поссорились! И зачем нужно Манолу именно сейчас снова заводить речь об этой мельнице? Только дразнит брата. Узнав, что Мирян тянет с подписанием договора, старуха понадеялась было, что из этого ничего не выйдет. Но после разговора Костадина с Рай ной ей пришло в голову, что Манол собирается подписать договор втайне от брата и вложить в мельницу все их деньги. Тогда Костадин не сможет отделиться и волей-неволей будет вынужден довольно долго ждать, а это помешает его женитьбе. Джупунке казалось, что она угадала намерения старшего сына, но это ее не успокоило. А вдруг эта мельница их разорит? Как ни страшен был раздел, банкротство страшило старуху еще больше. Этим не раз пугал ее Костадин. И во всем виновата она, бонда рева дочка. Ведь с весны, когда сын потерял голову из-за этой девчонки, в доме все и пошло наперекосяк. С тяжелым сердцем ожидала Джупунка развязки, пыталась угадать, когда Костадин назначит день помолвки, строила планы, как ему помешать, и не находила никакого выхода.