Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Околийский начальник, растолкав стоящих плотной стеной людей, крикнул что-то полицейскому, который все еще не мог прийти в себя, и стал отдавать распоряжения, хотя никто его не слушал.

— Извозчика пришлите, извозчика!

— Кровь у него вся вытекла… Попал прямо в легкие…

— Это Пантелея Сирова сын, что на почте… Ну прямо на моих глазах… я все видел…

— Умирает… Как же все это быстро случилось, и оглянуться никто не успел…

Здоровенный медник в кожаном фартуке и с засученными рукавами показывал на свою лавку, куда попало несколько пуль, словно сейчас это было самым важным. Другой держал фуражку пристава, но едва ли сознавал, что у него в руках и зачем вообще он поднял ее с земли. Вся площадь была забита любопытными. Вокруг одного из жестянщиков собралась целая толпа и жадно ловила каждое его слово. Хатипов вопил: «Разойдись!», колотил по спинам, но никто не обращал на него внимания.

Среди крика и шума вдруг послышался повелительный голос молодого Христакиева.

— Следователь, следователь! — раздались голоса, и толпа расступилась, давая ему дорогу.

Христакиев подошел к кофейне, люди образовали полукруг, в центре которого лежал пристав.

Увидев лужу крови и услышав глухое хрипение Пармакова, Христакиев побледнел как мел.

— Немедленно очистить площадь! Остаться только свидетелям! Господин околийский начальник, исполняйте ваши обязанности! — крикнул он.

Толпа начала отступать к противоположной стороне площади.

За это время посланный Хатиповым полицейский успел сообщить об убийстве в участок, и к месту происшествия уже мчались трое конных полицейских.

Наиболее любопытные кинулись в улочку, где скрылся Анастасий. Туда же помчались полицейские. Вдали послышался женский вопль, поднялся шум, залаяли собаки. Из околийского управления прислали еще нескольких стражников, и через некоторое время толпа собралась около дома почтового чиновника. Мать Анастасия бегала по двору, рвала на себе волосы и оглашала воплями весь квартал…

А Анастасий в это время бежал по склону лесистого холма на другом берегу реки. В нагретом летним солнцем лесу упоительно пахло листвой, воздух дрожал от зноя. Сладостная тишина царила вокруг и звала к покою и миру. На вершине холма дул легкий ветерок. Его освежающая, щекочущая струя ласково овеяла потное тело Анастасия, затрепетала в рукавах черной блузы. Но Анастасий не замечал ничего. Он тяжело дышал, вытирая рукавом заливающий глаза пот. В оцепеневшем мозгу вместе с сознанием непоправимости случившегося и ужасом от нового убийства, которое он так неожиданно совершил, застряла гордая и дикая мысль, что вот наконец-то наступила решающая минута его жизни, хоть и не совсем так, как он себе представлял…

После убийства пристава стало очевидно, что свинцовое кольцо, найденное у ворот доктора Янакиева, принадлежит Анастасию. Да и револьверные патроны, которыми был убит врач, и по калибру и по другим особенностям полностью соответствовали гильзам, подобранным возле кофейни. Чтобы спасти начатое следствие, Христакиев ухватился за показания Сандева и родителей Анастасия. Пантелей Сиров и его жена клялись, что в ночь, когда убили Янакиева, их сын лежал дома больной. Другие свидетели тоже утверждали, что видели Анастасия в городе, мучимого лихорадкой. Христакиев составил протоколы допросов этих свидетелей и еще раз допросил Кольо Рачикова и служанку доктора. Он все еще надеялся выдать Анастасия за соучастника Корфонозова и Кондарева.

Цана вошла к нему в кабинет в шляпе, с которой, словно покрывало, свисал большой кусок крепа. Потемневшие от злости глаза упорно избегали взгляда Христакиева. Она повторила то же, что говорила при первом допросе: убийцы не здешние, и у ворот никого третьего не было. Следователь понял, что она никогда не простит ему того, что он запер ее после убийства, не изменит своих показаний и будет стоять на своем из тупости и злости. Ничего не вышло и из очной ставки Кольо с задержанными. Гимназист заявил, что ни один из них на убийцу не похож, и ни угрозы, ни перекрестный допрос не дали никаких результатов. Христакиеву стало ясно, что связать обе эти версии не удастся. Тогда он решил освободить Корфонозова, а против Кондарева начать новое дело по обвинению в попытке убийства должностного лица.

Не меньше встревожил его и поворот в общественном мнении. В городе поговаривали о едином фронте и о том, что доктора Янакиева решено было ограбить по приказу какого-то тайного комитета, чтобы получить средства для политической борьбы, что в этой операции участвовали только анархисты, что такие операции возобновятся, когда дружбаши объявят республику, и тому подобное. Имя Анастасия не сходило с уст его почитателей. Говорили, что он присоединился к отряду одного известного анархо — коммуниста из-под Тырнова, о котором с восторгом рассказывали, что он грабит богачей и «раздает бедным крестьянам деньги, чтобы они могли купить себе волов или полоску земли». Общественное мнение теперь открыто защищало Кондарева и его товарища, и следователь не мог с этим не считаться.

Похороны Пармакова подействовали на Христакиева угнетающе. Вдова безутешно и негромко рыдала, дети, не очень понимавшие, что случилось, испуганно таращились на усыпанного цветами мертвого отца в орденах и новом кителе с серебряными галунами, и Христакиеву никак не удавалось изгнать из памяти эту картину.

На следующий день после похорон пристава Христакиев, все в том же отвратительном настроении, решил зайти к отцу и поделиться с ним своими тревогами.

Августовский день был жарок и безветрен. Косые лучи солнца жгли пыльный, замерший город. На неметеных улицах стоял запах навоза, из-под удлинившихся теней полотняных тентов сладковато тянуло слежавшимися тканями. В ярком сухом свете, когда казалось, что конца и края нет этим предвечерним часам лени и покоя, особенно сильно чувствовались усталость, убийственная скука и та тяжесть, которую человек испытывает в конце лета, мечтая об осени с ее дождями и прохладой.

В конторе старого Христакиева было сумрачно, как в пещере. Отец сидел за большим старинным письменным столом, склонившись над каким-то делом. С первого взгляда старик понял, что у сына плохое настроение, и спросил, что случилось.

— Дело повернулось так, что приходится освобождать обоих, а мне этого совсем не хочется, черт побери. Это означает капитуляцию и провал всей моей игры, — признался он отцу.

— Я же говорил, что ты себя скомпрометируешь. Не заботишься ты о своем реноме.

Сын почесал пальцем кудрявую, красиво причесанную голову и, сунув руки в карманы брюк, заходил по комнате.

— При чем тут реноме, отец, и почему ты так мрачно на все смотришь? Я не полицейский и не собираюсь делать карьеру криминалиста. Не мое это дело — ловить убийц. Если полиция ни на что не годна, я не виноват. Но и это меня очень мало интересует, — сказал он, резко повернувшись и остановившись против отца. — Меня интересует политическое значение подобных преступлений и главные причины, которые их вызывают. Если знать это, незачем будет цепляться за формальности.