Эмилиян Станев - Иван Кондарев

На землю пала августовская роса, и Кондарева вдруг охватило чувство невыразимого одиночества и тоски. Вся его жизнь, казалось, утратила смысл перед тайной земли, окутанной желтым саваном лунного света. Это мучительное состояние длилось всего мгновение, и он так и не успел понять, что происходит в его душе. Страх перед будущим, сожаление о чем-то невозвратном, тоска по Дусе, сомнение или еще что-то? Внезапно, в каком-то неясном порыве, он снял шляпу, словно отдавая дань уважения себе самому и тайне, в которой продолжал блуждать его ум. Он шел теперь по затененной стороне холма, откуда начиналась глубокая балка. Два часа назад по этой балке он возвращался из села Яковцы, где была созвана партийная группа, руководимая братом убитого кузнеца, и, спустившись сюда, сразу перестал слышать далекий шум и видеть зарево над городом. Черная тень ползла по противоположному склону, яркая луна покрывала желтоватой мглой белевшие вдалеке домики Кале, где спали его мать и сестра. Как давно он не видел их и как редко о них вспоминал!

Он шел по балке, которая врезалась в слободку кожевников и терялась у реки, возле дома Саны. Войдя в его двор, он увидел в окошке кухни свет. Это его удивило. Может, поднялись те или у Саны опять заболел кто — нибудь из ребятишек?

Кондарев постучал три раза в дверь со стороны галерейки и подождал.

Наверху что-то стукнуло, в тени галерейки появилась высокая фигура хозяина в белой рубашке.

— Это я, бай Ради.

Сана молча спустился по лестнице и отпер дверь. Он был мрачен и недовольно сопел.

— Не заболел ли кто из ребят? — спросил Кондарев.

— Больных нет… Что это ты в такое время?..

— Так получилось. Те уже встали?

— Моско еще отсыпается, а второго сон не берет. С самого вечера болтает бог знает что, всю душу вымотал. Я еще и не ложился… Убери ты их из моего дома. Никакого проку от них не будет, учитель.

— Что они делают?

— В том-то и беда, что ничего не делают и не собираются делать… А почему бьют в колокола?

— Подожгли партийный клуб…

В тесной кухне горела керосиновая лампочка. На миндере у стенного шкафа спал прямо в одежде и в обуви низкорослый парень, почти карлик. Возле замызганного низенького столика, на котором мутно поблескивала пивная бутылка, две рюмки и блюдо с нарезанными помидорами, сидел Анастасий, только что сбривший свою великолепную бороду. На его изрезанных, отвыкших от бритвы щеках еще виднелись следы квасцов. При виде неожиданного гостя в глазах его появилось беспокойство и тревожное любопытство.

Кондарев с трудом узнал его. Темные круги легли под глазами, нос стал как-то тоньше, щеки запали, взлохмаченные волосы прикрывали лоб. За какие-то три-четыре дня, что он его не видел, внушительный, молодцеватый боец повстанческого отряда превратился в жалкого бродягу.

— Христакиевская свора сожгла клуб, — не здороваясь, сказал Кондарев.

Анастасий мигнул.

— Подумаешь! Найдете себе получше. Из-за этого ты и пришел?

— Увидел в окне свет и решил зайти, сказать вам об этом. По какому случаю угощаетесь?

— Решил распроститься с бородой и попросил ракии для дезинфекции, — мрачно пояснил Сана и ногой пододвинул Кондареву трехногую табуретку, на которой перед тем сидел сам.

Анастасий смочил кончик носового платка в рюмке с ракией и приложил к порезанной щеке.

— Если ты пришел требовать у меня отчета, то это напрасный труд, — сказал он.

— С тебя есть за что спросить… В поджоге клуба ты виноват… Хочешь двум святым молиться, — заметил Сана.

— Что ты понимаешь, необразованный, темный ты человек! Напрасно я на тебя столько слов потратил, — пробормотал Анастасий.

Сана ощетинился:

— Ах, вот как! А кормить вас задарма целую неделю да прятать не темный? Всю ночь мне здесь рассусоливал про душу, словно монах какой!

— Я же сказал тебе, глупый ты мужик, уйдем мы отсюда. И за все расплатимся.

— Бай Ради, оставь нас наедине, мне надо с ним поговорить. Иди спать, — попросил Кондарев.

— Не желаю я их тут видеть! Пусть убираются немедленно! Здесь им не ночлежка! — Сана нахмурился и, пригнув широкие плечи, вышел через узенькую дверь.

Анастасий снял со щеки грязный платок и пощупал порезанное место. Кровь испачкала ему руку, он встряхнул ее и вытер о брюки. Под расстегнутым воротником рубашки пульсировала вена. Его руки, казалось, были окутаны пушистой шерстью.

— Я и без того уйду отсюда сегодня же ночью… Ну, говори, я слушаю, — презрительно заметил он, даже не глядя на Кондарева.

— Знаешь, о чем нам нужно поговорить, Сиров?

— Знаю. О клубе и о прокуроре.

— Я тебя предупреждал, чтобы ты не поджигал виллу. Теперь видишь, насколько опасным может быть Христакиев?

Лежавший на миндере засопел и двинул несоразмерно толстой ногой. За стеной закашлялся кто-то из детишек, неподалеку громко и торжественно пропел петух.

Презрительная усмешка растянула тонкие губы Анастасия и застыла в утомленно-надменной гримасе.

— Я решил устраниться. Не вижу смысла марать руки… Ты за кого нас считаешь?

— Как за кого? За наших товарищей.

— Не криви душой! Для тебя мы только орудие, своего рода террористы у вас на службе. Даже этот дурак понял что к чему. — Анастасий указал на спящего.

— Ну так? Значит, плюешь на единство, да?

— Какое единство? Для вас мы мелкобуржуазный мусор. Сегодня мы вам нужны, а завтра получится как в России. И Ванчовский смотрит на нас твоими глазами, поддался твоему идиотскому внушению. А ты хитер, хочешь командовать!

Кондарев поглядел на коротышку. Он был уверен, что тот все слышит.

— Сильно сказано, Сиров. Ты прекрасно знаешь, что я стараюсь утвердить не свое командование над вами, а принципы, с которыми вы были согласны, когда я вас здесь устроил. Я никого не принуждал, вы с Мое ко добровольно пошли на это дело. Восстание будет, и скоро!

• — Зеленым теоретикам я не верю. И вообще я решил никому и ни в чем не отчитываться. Сказал — служить у вас палачом не буду, и баста! — Анастасий снова приложил к щеке компресс и перевел взгляд на стоящее в углу корыто.

— Озлобился ты. На бай Ради ты уже давно злишься, да и не только злишься… Но дело тут в другом — в сестре Корфонозова. Ревнуешь ее ко мне и, вижу, вон даже бороду сбрил, чтобы ей понравиться. — Кондарев чувствовал, как у него сводит челюсти от злости.

Тень Анастасия метнулась на побеленной стене.

— Это мое личное дело. Мои интимные чувства вас не касаются, и я никому не позволю совать в них свой нос!

— Значит, ты из интимных чувств рассказал ей про Христакиева и каптенармуса? Ты еще тогда решил отказаться от этой акции!

— Кто тебе сказал? Она? То, что я рассказал ей? Она же твоя любовница и укрывает тебя в своем доме!