Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Прошло еще полчаса, и хлопнула калитка. Кондарев отогнул краешек занавески и поглядел во двор. Это был Радковский. Едва завидев его, Кондарев решил, что он не сумел уговорить своего человека отправиться к Ванчовскому. Но когда услышал, как он громыхнул дверью и тревожно позвал жену, понял, что весть об убийстве уже дошла и сюда, хотя в Босеве телефона не было.

Радковский быстро вошел и сел на стул.

— Все уладилось. Человек ушел, — тихо сказал он. — Но вам, товарищ, в этой одежде нельзя выйти из села. Лучше я вам дам другую, а вашу положите в мешок…

— Почему? Разве меня кто-нибудь видел?

— Да нет. Но ведь мы должны быть осторожны. Мой малец видел вас, жена сказала, и поэтому… Когда вы переоденетесь, я его обману — скажу, что приходил дядя его из Выглевцев. Так-то оно вернее будет. — И он поглядел на Кондарева холодно и со страхом.

— Ладно, Радковский, неси одежду! — сказал Кондарев, делая вид, будто не замечает, что происходит с крестьянином.

Через несколько минут, переодевшись в драную деревенскую одежду, в колпаке и с мешком за плечами, в котором, кроме его одежды, был хлеб и кусок брынзы, Кондарев благополучно выбрался по оврагу из села и направился к городу…

В конце августа, после смерти умалишенной матери, как только отремонтировали и покрасили обветшавший за долгие годы дом, Александр Христакиев оставил свою квартиру на Офицерской улице и переехал с молодой женой в дом отца, занял там самые лучшие комнаты, выходящие окнами во двор.

Судебные процессы поглощали большую часть его времени. Ему осточертело выступать с обвинительными речами против арестованных крестьян, которые входили под конвоем в зал суда, сопровождаемые адвокатами и родными, до смерти надоело выслушивать ходатайства, прошения и составлять обвинительные акты. Он хотел поскорее покончить с этими неприятными делами, чтобы отдаться наконец личным делам и заботам.

Он знал, что среди коммунистов существуют разногласия, и внимательно следил за тем, что происходит в стране. Оппортунизм Янкова беспокоил его больше, чем деятельность Кондарева, который, по имеющимся у него сведениям, связался с анархистами и с отрядом выглевского учителя. Каждый день приносил Христакиеву новые неприятности. В полицейских участках забивали до смерти крестьян, и он вынужден был покрывать эти преступления. Каждый день приходили тревожные сведения из сел, ежедневно всякий сброд — бездари и глупцы донимали его ходатайствами и просьбами, пытаясь внушить ему, будто они делают это из чувства человечности, а в действительности же брали взятки у арестованных. Ходатайствовали и Каракунев, и тозлукский землевладелец, и кмет Гуцов, и даже Никола Хаджидраганов, но самым большим взяточником был Манол Джупунов. Не так давно он ввалился к нему в кабинет, выставив вперед левое плечо, словно преодолевая невидимое сопротивление, и, сбив по-простецки набок шляпу, стал жаловаться, что его батрак с виноградника, на освобождении которого он так настаивал, бросил все и сбежал. Потом вытащил из кармана жилетки бумажку и прочел имена двух мятежников. Об одном из них уже было известно, что это связной отряда, а второй стрелял в солдат. Нельзя ли наказать их полегче? Брат одного из них пользуется большим влиянием, он может им пригодиться: времена, мол, наступили такие, что надо быть поосмотрительней с людьми.

Александр Христакиев играл со звонком, лежавшим на письменном столе, и думал: до чего же распоясался этот обирала. Пользуясь тем, что он его старый приятель и друг их семьи, Манол прослыл героем дня. Сперва он ходатайствовал за своего батрака, затем за своих испольщиков из Равни-Рыта, потом еще за десяток крестьян. Александр Христакиев отказывал или удовлетворял просьбы — в зависимости от случая, потому что в один прекрасный день эти подлые души должны будут выбрать его народным депутатом, и он делал вид, будто не замечает, как они облапошивают людей. Пускай богатеют. Богатство — это авторитет и власть, но эти люди ради денег готовы продать власть и залезть в помойную яму… Ума их хватало только на это. Они не понимали, что сами набрасывают себе петлю на шею. Нет, никогда этот сброд не станет господствующим классом в стране!

На этот раз он резко отказал Манолу. Тогда «старый приятель» решил, что неловко брать взятки ему одному, а крестнику его оставаться при пиковом интересе!.. Пробормотав нескладно, что дело, мол, правое и люди отблагодарили его, — не мог же он отказаться, да вот неприятно ему, что сам-то не отплатил за услугу, и чувствует-де свою вину, — он положил на стол пачку банкнот.

Христакиев в бешенстве ударил его этой пачкой по лицу и чуть не вышвырнул пинком вон. Даже полчаса спустя мышцы на левой ноге продолжали дергаться…

В начале сентября, когда дел стало меньше, он обнаружил однажды утром у дверей своего кабинета Тотьо Рачикова и Миряна. Из устной жалобы и полуграмотной речи ходатая он понял, что Манол закрыл кредит в банке своему компаньону, чтобы сделать его неплатежеспособным по договору на мельницу. Из ста тысяч левов он распорядился выплатить только пятьдесят, заявив банку, что больше не может давать за него поручительства. Мельница была построена, однако Миряну теперь не принадлежало ничего, кроме земельного участка. Манол потребовал, чтобы он продал ему и его или же купил всю мельницу. Это надувательство надлежало разобрать в гражданском суде, так как не было возможности завести уголовное дело. В кабинете Мирян плакал, как ребенок.

Поглощенный заботами, Христакиев по сей день не находил времени заставить своего приятеля выплатить Миряну хотя бы полную стоимость земельного участка и старой мельницы. В городе возобновилась борьба между девятоиюньцами и старыми партиями; профессор Рогев и Абрашев снова были тут — необходимо было решить, с кем идти. Тревожило и сближение земледельцев с коммунистами, восстановление земледельческих дружб, тайные собрания, устраиваемые по ночам и несмотря на полицейский час и патрулирование. Единый фронт начинал его пугать, потому что на предстоящих выборах земледельцы в союзе с коммунистами могут помешать его избранию в народные депутаты. Ежедневно газеты писали о столкновениях с полицией, открыто говорилось о восстании. В довершение всего в конце августа сожгли его чудесную виллу. Христакиев разъярился и, поскольку считал, что в этом замешаны коммунисты, приказал своим доверенным людям поджечь их клуб. Не было больше смысла выбирать средства!.. Что могут сделать несколько отчаянных голов при наличии усиленного гарнизона и полицейских сил? Ну, вывесят в нескольких селах на день или на два красные знамена… Эти люди не видят, что подобная тактика ведет к уничтожению коммунистической партии, а именно это становилось все более и более необходимым.