Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Это письмо — последнее. Прежде чем все закончится, хочу сообщить вам кое-что. Вы подумаете, что я это делаю из ревности. Пусть так, это не имеет значения, если это правда. Я должен вам это сказать, потому что люблю вас и желаю вам добра.

На прошлой неделе, когда сгорел клуб и когда приезжал ваш брат, Кондарев предложил уступить мне вас «вместе с квартирой», если я соглашусь проделать одно дело (с прокурором). Он пришел среди ночи в дом, где я скрывался, специально чтобы склонить меня к этому, и сказал все открытым текстом. Возможно, мне следовало тут же на месте убить его, но нет смысла наказывать этого человека — придет время, и он сам накажет себя. Для него все — разменная монета. Он хочет любой ценой добиться революции и удовлетворить свое честолюбие. Доказательством, что это правда, является тот факт, что к вам больше никто не приходит, даже он сам, потому что не доверяет вам.

В предыдущих письмах я не посмел сообщить этого, только намеками давал понять кое-что, теперь же вы должны знать все. Что бы ни произошло, я решил отдать свои последние силы во благо людям. Как? Это покажет будущее, и сам я решу по совести своей.

Не забуду вас и в самую последнюю минуту жизни, мой запоздалый ангел. Прощайте.

А. Сиров».

Теперь Кольо стало ясно, кто этот «другой». Открытие поразило его, как поразил и намек на прокурора. Ему стало ясно, почему Дуса спросила, не видел ли он Кондарева. Вот на кого уповала она, а тот уступил ее «вместе с квартирой», предложил, как разменную монету… Припомнил он и ее слова: «Ох, знаю я их, видала эти буйны головы». Принимала их, значит, у себя в доме, поскольку брат ее тоже коммунист, и там они что-то замышляли против прокурора. Несчастный Анастасий, чего хотел от него Кондарев? В какие дела хотели его впутать? Кондарев ненавидит Христакиева. Сжег его виллу, а в городе говорят, что прокурор приказал поджечь клуб коммунистов… В коридоре послышались шаги. Яна толкнула дверь, нажала на ручку.

— Ты почему заперся?.- крикнула она.

— Просто так. Укладываюсь спать. Где папа?

— В саду. Буря сломала у яблони ветку. Открой!

Кольо спрятал письмо и отпер дверь.

— Не шляйся вечером, иначе тебя посадят в кутузку и пала не сможет тебя выручить. Посмотри, на что похож новый костюм! Сидел бы ты лучше дома. На свидания вздумал ходить…

— Убирайся отсюда! — заорал Кольо и яростно захлопнул дверь.

Он быстро задул лампу и лег, пока Фохт не вернулся из сада. «Он продает ее, а она сейчас мчится к раненому брату… Анастасий, наверно, опять убьет кого-то… Как жить среди таких людей?.. Почему она полюбила Кондарева? Анастасий прав, Кондарев суровый человек, он любит идею больше, чем живого человека, больше самой жизни… Но ведь это предательство по отношению к человеку, считать, что без твоей идеи жизнь едва ли не лишена смысла…»

Надо было радоваться, что теперь у Дусы нет никого, кроме брата, но душу Кольо окутали мрак и тоска. Отчего совсем недавно ему казалось, что между ним и Дусой существует какое-то отчуждение, и все виделось безнадежным? Не Кондарев ли причина этого?

Воображение ярко представило ему упавшую на пол Дусу, Кольо услышал ее плач, и тревога вдруг исчезла. Он любит ее, любит и только ее будет любить, неважно, что она была любовницей Кондарева! Ох, как ее обманывали — они не знали, как надо относиться к ней, потому что не понимали ее. Непременно надо сразу же написать ей обо всем этом, анонимное письмо, и отправить его так, чтобы, вернувшись, она нашла его за дверью. А может, написать стихи и посвятить их ей?.. Сейчас уже между ним и ею больше нет никого… Природа и она — больше ему ничего не надо!

Новый порыв восторга и страдания охватил его сердце. Страдания и счастья! Ее надо спасти, без нее он не может больше жить — отныне и навсегда…

Кольо подождал, пока вернется отец, вскочил с постели и долго стоял у открытого окна, погрузившись в мечты.

На чистом небе мерцали звезды, над не утолившей жажды землей, обманутой бурей, царила тишина, и только чуть слышно плескалась в ночи грязная река.

Уже на следующую ночь после убийства кмета Кондарев с помощью Саны ушел с чердака Шопа и укрылся в старом доме одного кожевника с холодной, как ледник, мастерской, где стоял заброшенный огромный чан. На втором этаже дома была комната с тайничком, сохранившимся еще со времен турецкого ига; потайной ход выходил в заросший бурьяном двор и дальше к реке. Внизу жила старушка, хозяйка дома, она приносила Кондареву еду и заботилась о нем как о родном сыне.

В первую же ночь, проведенную здесь, Ивану снились кмет и Христакиев. К мет обхватил руками его шею, жестокие глаза глядели в упор, и Кондарев, задыхаясь от нестерпимой ненависти и отвращения, не мог высвободиться и напрасно нажимал на спусковой, крючок револьвера, а в это время и крестьянин со свиньей держал его, не давал ему выстрелить… Христакиев появился позже, на рассвете. Вошел в белой панаме и щегольском костюме, как когда-то входил к нему в арестантскую больничную палату, и протянул ему руку, чтобы тот видел, как она красива. Потом заговорил о законах нравственности и о красоте. Кондарев презрительно молчал, потому что Христакиев не знал ни о крестьянке, ни о связанных руках юнака — незачем было его и слушать.

В этом сне появлялось и много других лиц и воспоминаний — Анастасий и Дуса, Христина, его мать и Я нков, картины войны и военной тюрьмы в Прилепе, далекие детские воспоминания, которые мучительно терзали его сознание.

Утром, увидев почерневший потолок, облупленные стены, ветхий коврик на полу и дверцу тайничка, в котором, как говорили, в свое время скрывался сам Васил Левский, он объяснил свои сны очень просто. Убийство снова вернуло к жизни старый, незавершенный этап ее, тот блуждающий, бессильный полет ума, в котором он тщетно пытался остановиться на чем-то отвлеченном, чуждом действительности, ставший теперь очевидно бессмысленным, потому как уже существовали у него другое представление и понимание этой действительности. Просветление, снизошедшее на него в ночь перед убийством, он не мог выразить ясно, облечь в стройные логические формы — поэтому-то его и мучили сновидения, но для него оно все равно было зарей, которая обязательно должна была рассеять мрак. Просветление было связано с воспоминанием о синих горах, в тот час раскрывавших перед ним свои тайники, и со всем тем, что он понял в ту ночь и позже, в доме столяра. Оно рождало в нем уверенность, что все его существо слилось с чем-то животворным, которое всегда было рядом с ним, но которого он не знал, словно это была тайна, недоступная его уму. В сердце его разгоралась новая любовь к народу — возможно потому, что только она и спасла его от гнетущего сознания совершенного убийства. Теперь Кондарев знал и понимал свой народ иначе — видел его сложную и угнетенную душу, с горестью и тоской думал о ней, и это освобождало его от эгоизма и страха.