Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— В околийском только Петр Янков, этот старый хрыч Кесяков да Динов. Говорят, сами решайте, что делать. Уже поздно, мол, жертвовать. По железной дороге прибывают войска, и крестьяне из Ралева и Долчи разбежались по своим селам.

— Что они, с ума сошли?! Или не знают, что там творится? — Ванчовский принялся ругаться. Его снова охватили сомнения; крепла уверенность, что его втянули в непродуманную и безнадежную затею. Почему ему не ответили, началось ли восстание в других местах? Раз поезда ходят как обычно, раз там, в околийском, молчат, — значит, нет.

Цепи повстанцев были уже на холме и продолжали ползти. Их фланги скобой выходили на казармы. Вдоль них мчался всадник, красные знамена словно плыли над кукурузой. Военные молчали. Однако, как только правое крыло крестьян показалось на дороге к виноградникам, из казарм хором затрещало несколько пулеметов; словно состязаясь друг с другом, они били длинными очередями. Первая цепь сразу же залегла за рекой. Раздался мощный дружный залп, взвились облачка порохового дыма. Одни стреляли из берданок и охотничьих ружей, перебегая группками; из кукурузы яростно напирали другие, бежали, карабкались по синеватому сланцу. Ванчовский видел в бинокль, как один повстанец упал ничком и скатился вниз по крутому склону, другой словно хотел залечь, но опустился на локти и шапка его откатилась в сторону.

Третий закачался, словно пьяный, и кротко лег на меже, где пули подметали желтоватое жнивье.

— Огонь! — грозно зарычал Ванчовский и, опустив бинокль, выстрелил из своего турецкого маузера в окно казармы.

Из садов, дворов и траншей, где укрывались бойцы его отряда, послышалась ожесточенная пальба, пули ударялись о стены, собаки снова залились лаем, отчаянно заблеяли запертые овцы. Где-то сзади пулеметная очередь вырвала кусок кирпича и бросила его поблизости. Целясь все время в одно и то же окно, где Ванчовский заметил пулемет, и слушая звонкий треск своего маузера, он даже невооруженным глазом сумел увидеть, что атака отбита. На левом, высоком берегу реки сбились в кучку, как стая куропаток, с десяток повстанцев, другие скатывались в низину, чтобы укрыться от пуль. Два пулемета, стрелявшие из кукурузы, замолкли один за другим. «Если бы не забрали у меня пулемет, мы бы сейчас атаковали», — злился Ванчовский. Он решил идти в атаку, как только крестьяне поднимутся снова. Вдруг сзади градом посыпались пули, стальные пальцы принялись ощупывать землю и трясти яблони. С чердака казармы строчил пулемет: пулеметчик бил точно… Кто-то вскрикнул: «Ой, мамочка!» Бойцы попрятались за дома и стреляли оттуда наугад.

За городом вдруг раздался оглушительный орудийный выстрел, казалось, небо обрушилось, и снаряд, просвистев высоко над ними, упал за рекой, подняв фонтан земли и черного дыма. Следом за ним, заглушая ружейную и пулеметную стрельбу, второй снаряд взметнул вихрь кукурузных стеблей. Третий перелетел через железнодорожное полотно и разорвался среди Звыничевского луга. Тогда Ванчовский понял, что нечего больше медлить, и с той неколебимой уверенностью и твердостью, с которой он всегда принимал решения в трудные минуты, дал отряду команду отходить. Они ползли вдоль ограды, один за другим перебегали через открытые места и, оставив одного убитого, добрались наконец до старого, заросшего бурьяном окопа, а оттуда — в овраг, по которому спускались сюда ночью. Только к четырем часам они вышли на холм над виноградниками и оказались там прежде, чем войска сомкнули вокруг города кольцо. Внизу, по всей долине, до самого Симановского леса, бежали врассыпную повстанцы, хотя отдельные группы все еще стреляли по наступающим солдатам. По Звыничевскому лугу, поднимая пыль, мчались повозки, от вокзала широким фронтом наступали пехотинцы, каски их блестели на закатном солнце. Покинувшие казармы войска с музыкой входили в город, и Ванчовский видел в бинокль артиллерийскую упряжку, поднимавшую пыль на главной улице…

С того самого утра, когда командир полка сообщил, что его родной город в руках коммунистов, Балчев, произведенный после переворота в ротмистры, представлял себе самые кошмарные картины унижения, которым подвергаются его близкие и особенно отец. Темные глаза его горели под тяжелой каской синеватым огнем, широкие ноздри подрагивали, словно он к чему-то принюхивался, и солдаты, взводные командиры и унтер-офицеры, которые и без того — боялись его, с трудом выдерживали его взгляд.

Еще в десять часов, как только разъезды донесли ему о расположении повстанцев, он связался с поручиком Тержумановым, который командовал двумя взводами на вокзале, и доложил командиру пехотной роты обстановку. После полудня рота соединилась с солдатами Тержуманова и позднее вместе с отступавшими от станции жандармами развернулась у железнодорожного полотна и с помощью эскадрона отбросила повстанческие отряды к городу. Балчев выслал вперед усиленные разъезды и, злясь, что потерял много времени, двинулся на северо — восток, чтобы установить связь с осажденными казармами.

Когда, четыре его взвода беспрепятственно прошли по руслу речки, защищенные холмом, с которого утром было совершено нападение на разъезды, Балчев увидел на вершине своего кавалериста, который подавал сигналы, и услышал ожесточенную ружейную и пулеметную стрельбу на западе. Пустив вскачь вороного коня, он взлетел на холм как раз в тот момент, когда со стороны ущелья оглушительно прогрохотал первый орудийный залп. В бинокль он заметил расположенную у шоссе на Тырново полубатарею, увидел и отступающие к Звыничеву повстанческие цепи. Ядро его разъездов уже приближалось к шоссе и скоро должно было подойти к артиллерийским позициям, откуда пушки дали пять-шесть выстрелов и замолчали. Балчев понял, что ему здесь уже делать нечего. Честолюбивое желание во что бы то ни стало первым достичь осажденных казарм осталось неудовлетворенным. Тогда он разозлился еще больше, направил свои разъезды на восток, к селам, но, чтобы обеспечить себе тыл, приказал одному взводу занять позицию на холме.

Как только взвод взобрался на холм, со стороны города, в низине, где были огороды и кукурузные поля, появились разрозненные группки повстанцев, бегущих к своим селам.

— Развернуться, окружить и взять в плен! — крикнул Балчев, указывая саблей на повстанцев, и понесся галопом по жнивью.

Теперь, когда он видел разбитое воинство крестьян, пробирающихся через кукурузу, и кипел от злости, что артиллерия лишила его возможности отличиться, когда слышал, как позади него лошади цокают подковами о спекшуюся землю, как его породистый конь фыркает, мчась по спуску, как при каждом прыжке позвякивает амуниция и — хык! хык! хык! — угрожающе дышит за его спиной взвод, он, опьяненный злобой, все же побаивался за себя, потому что знал, что непременно убьет кого — нибудь, но еще не представлял, как это произойдет. Рука его яростно сжимала рукоятку сабли, спазм сдавил горло, у него было ощущение, что кто-то пытается поднять его и выбросить из седла.