Эмилиян Станев - Иван Кондарев

И вот день этот пришел, но пришел не совсем так, как он себе представлял, а так, как приходят дни, в которые люди дают волю своим затаенным страстям, слабостям и желаниям, и, хотя он размышлял когда-то обо всем этом, сейчас был бессилен охватить все и подчинить своей воле. Ведь он и не строил иллюзий, что в их городе может произойти революция, почему же тогда сердится на обывателей, что они сидят по домам, а большинство коммунистов умыло руки? Куда подевались те, которые заполняли клуб и сходились на демонстрации? Казалось, партия потонула в крестьянской массе, в бурной стихии крестьянского бунта и ее роль и руководство почти незаметны. Кондарев говорил себе: «Иначе и быть не может. Мы проспали. Оказалось, что мы совсем не подготовлены». Но ничто не давало ему права считать и себя обманутым. По всей вероятности, он единственный понимал то, что понимали в Комитерне и чего по-настоящему не понимал никто в его городе — страшный, нечеловечески смелый замысел восстания, вполне логический ход борьбы, несмотря на возможную неудачу, подготовлявший будущую победу… «Ждут восстания для того, чтобы нас раздавить», — заявил ему Корфонозов. Пускай так, но в этом и подлинное значение восстания — в крови и слезах, пролитых по вине реакции, в ненависти и гневе… И все же он надеялся, что окружной начальник и министр лгали Янкову. Разве позавчера не было слышно, как били пушки за горами? Не сегодня завтра восстанут повсюду, крестьяне ведь всюду крестьяне, те ничем не отличаются от здешних, и найдутся мужественные коммунисты, поведут за собой городской пролетариат…

Кондарев приободрился и, взглянув на лежащего у пулемета товарища, которого выбрал себе в помощники, взял в руки бинокль. Тихий сентябрьский день разбросал повсюду паутинки. В ярком сиянье полуденного солнца на лугу блестели лужицы; за полустанком, где начинался Симановский лес, в опаловой мгле растворялись горы. Кондарев ожидал появления дыма в их прохладной тени: если дневной поезд прибудет вовремя, — значит, в стране все спокойно…

В окуляры военного бинокля попали несколько бойцов из отряда, которые ползли за железнодорожной насыпью; видел он и остальных, видел Шопа, который вел их, пробираясь по-пластунски. Солнечные зайчики, отблески ружей, плясали на спинах людей. Правее, в ложбинках и на осыпях, два других отряда, возглавляемые командиром ралевской дружины, уже вышли из мертвой зоны и теперь приближались к полустанку. Вероятно, стрелочники готовились к обеду, потому что над зданием курился легкий дымок и мирно таял за вербами. Наблюдая, как бывшие фронтовики всех трех отрядов искусно используют каждую впадинку, Кондарев чувствовал, что его заливает горячая волна восхищения и любви к этим людям. В памяти его мелькали картины военного времени. Он снова вдыхал резкий запах оружейного масла и видел перед собой рукоятки пулемета. Так и он когда-то лежал в пулеметном гнезде, когда отбивал атаку французских зуавов, смешанных с сербскими частями, и впервые наблюдал, как в прицельной рамке люди словно пляшут… Еще несколько минут — и свершится то, чего он ждет, еще несколько минут — и огонь двух пулеметов накроет мелкие окопчики, вырытые у самого полотна. Командир у них, вероятно, неопытный, иначе давно бы уже обратил внимание на мертвую зону. Его перехитрили, оттянув три отряда назад и дав приказ двигаться вдоль железнодорожного полотна, — всех остальных плохо вооруженных и неопытных повстанцев Кондарев задержал на прежней позиции.

— Дотащили наконец, — сказал помощник.

Второй пулемет должен был занять позицию прямо у железнодорожных путей. Его тащили несколько человек. Очевидно, они никак не могли найти удобную позицию, и фельдфебель запаса, которому Кондарев доверил пулемет, подал рукой знак остановиться.

— Они совсем близко, нет и тысячи шагов, — сказал помощник. Потом лег, раскинув длинные ноги в юфтевых башмаках, и надвинул низко на лоб фуражку, защищаясь от солнца.

— Им следует подойти к линии еще ближе, — сказал Кондарев.

Его угнетало затишье, и он искал объяснение бездействию войск. Мелькнула догадка, что офицер на полустанке и тот, что на вокзале, поддерживают связь по телеграфу, и не удивительно, что эскадрон тоже установил с ними связь, поскольку телеграфные провода не были перерезаны. Вероятно, за эти три с половиной часа военные произвели разведку и теперь обдумывали, как цанести удар. Он снова проверил расстояние до полустанка с помощью военного бинокля и оглядел всю местность, вплоть до леса, откуда ждал появления сельских отрядов. Если бы Менка появился со своими шахтерами в тылу солдат, дорогу на запад удалось бы освободить без особых потерь.

Внизу фельдфебель уже залег у пулемета, ствол которого торчал над железнодорожным полотном. Остальные продолжали ползти. Два отряда приближались к полустанку, и теперь им оставалось развернуться фронтом к нему. Укрытые в кукурузе за возвышенностью повстанцы, «резерв», примолкли. Их было человек триста, вооруженных охотничьими ружьями, допотопными револьверами и просто кольями, выдернутыми на виноградниках. Они ждали, затаив дыхание, чтобы кинуться к полустанку, когда придет время, и он представил себе их возбужденные, крестьянские лица, напряженные, исполненные злости и страстного желания поскорее оказаться там. Он боялся, что, несмотря на все, их порыв быстро угаснет и революционный их гнев легко может испариться, потому что в их сердцах были и благородство, и человечность, которые делали их наивными.

Гулко и весело разнесся первый выстрел, и через секунду пулеметы со станции выпустили несколько длинных очередей, словно залаяла свора псов, эхо заклокотало и захлопало как крыльями.

Кондарев глубоко вздохнул, пальцы его нажали на гашетку, пулемет вздрогнул и, заплясав на месте, послал первые пули к задымленному станционному зданию. Оттуда ответили частой стрельбой. Донеслось «ура» отрядов, но он не имел возможности ни посмотреть, как продвигаются они короткими перебежками, ни проверить, насколько точно сам он стреляет. Его поглотил шум сражения, стрельба, свист пуль над кукурузой и пыль, но где-то в глубине сознания, словно нечто, чему еще не пришло время проявить себя, подобно злой собаке, приготовившейся к прыжку, стояли строчки письма Янкова, ожидал ответа вопрос: что будет? — и назревала необходимость подготовить себя к самому худшему. Надо было смотреть вперед, туда, где делал свое дело огонь пулеметов, надо было думать, как удержать город и раздавить противника. Думать о патронах, которые скоро кончатся, если их изводить понапрасну.

— Ложись к пулемету и продолжай стрелять, — крикнул он помощнику и взял бинокль.

Едва взглянув, он убедился, что огонь ведется не по цели: пули ударялись о стену здания и дробили черепицу на крыше.