Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— Это другой вопрос. Неуместно говорить сейчас, с помощью каких сил и средств это произойдет. Сие не относится к нашей деятельности. А что касается жертв, то их придется принести нам всем. Политический момент требует, чтобы мы протянули друг другу руки, — ответил Абрашев.

— Все только этого и хотят, — подтвердил полковник.

— Речь идет не о существовании партий, а о существовании страны. Что и говорить, ни одна партия не может взять на себя руководящую роль и подготовку общества, да это ни одной из них и не по силам. Что же касается власти, о, там аппетиты велики, каждый уже приготовил кубышку побольше, — ответил профессор, встревоженный тем, что настроение окружающих может измениться в пользу депутата.

— Извините, господин профессор, но вопрос сейчас в том, как победить дружбашей. А над тем, что за этим последует, нечего заранее ломать голову, — заметил Каракунев.

Старый Христакиев посмотрел на него недовольно.

— Гочо, так говорить не годится. Господин профессор и господин Абрашев, с которым мы долгие годы были политическими противниками, — он помедлил и улыбнулся обоим, — должны не выступать друг против друга, а работать совместно, каждый в соответствии со своими возможностями. И в один прекрасный день, бог даст, каждый получит то, чего он заслужил. Мы одинаково ценим и уважаем обоих.

Только теперь профессор Рогев понял, зачем его сюда пригласили. Он язвительно улыбнулся и скрестил руки на груди, пытаясь сохранить спокойствие.

— Я уже тридцать лет народняк, — продолжал Христакиев, — но сейчас говорю просто как гражданин. Без жертв не обойтись, господа. Только так мы сбросим обвившуюся вокруг тела Болгарии дружбашскую гадюку и заткнем рот кое-кому у нас в городе.

— Время учит нас и не ждет, — откликнулся и Манол, чувствуя, что тоже должен что-нибудь сказать.

— Если господин профессор собирается вести борьбу в околии, я первый подам ему руку, — заявил Лбрашев, которому вдруг стала ясна цель старого Христакиева.

На смуглом лице профессора выступил густой румянец. Он подозревал, что предложение сделано только для того, чтобы его скомпрометировать. Откажись он, может создаться впечатление, что он не желает приносить жертвы во имя общей цели. Встретив взгляды остальных, Рогев поблагодарил и все-таки отказался, тайно надеясь, что возглавить оппозицию в городе предложат именно ему.

— В конце концов, наверху решат, кто и где будет баллотироваться, — с облегчением заметил Кантарджиев.

— Ну, по этому вопросу и мы тоже скажем свое слово. Важно другое, господа. Главное, чтобы господии профессор и господин Абрашев протянули друг другу руки. Это настоятельно необходимо именно сейчас, если учесть предстоящие действия Конституционного блока. Пусть они совместно проведут широкое публичное собрание, которое станет своего рода подготовкой и поможет нашей оппозиции сорганизоваться. Население будет очень довольно, — улыбнулся Христакиев и с удовлетворением потер руки.

— Мы предлагаем вам обоим выступить в читалище, — подхватил и Никола, обрадованный благополучным развитием событий.

— Я не могу выступать на стороне и от имени какой бы то ни было партии, — с плохо скрываемой злостью предупредил профессор Рогев.

Христакиев поспешил его успокоить:

— Никто этого от вас и не требует, господин профессор. Вы можете говорить и против партий, важно, чтобы люди не ушли с впечатлением, что в эти решающие дни мы враждуем из-за власти. Ваше слово в городе имеет вес. Не забывайте, ведь ваша жена наша землячка.

Профессор молчал, исполненный презрения. Злоба его разгоралась еще больше, во всем теле он чувствовал зуд, появлявшийся всегда, когда он начинал нервничать. Он пришел сюда непримиримый, уверенный в своем превосходстве над Абрашевым и сейчас очень жалел, что принял приглашение. В глубине души Рогев был твердо убежден, что если он, честный, ничем не запятнавший себя ученый, вступил в борьбу за спасение страны, то все должны безоговорочно его поддерживать и уступить ему ведущую роль. Как можно ставить его на одну доску с этим профессиональным политиканом Абрашевым? Он посмотрел на сидевшего напротив полковника, раскрасневшегося от выпитого вина и обильного ужина, с отвращением остановил взгляд на его толстой шее и, припомнив некоторые свои встречи с военными и то, с какой педантичностью они требовали объединения военных штабов, сказал глухо:

— Бели таково желание граждан, я готов.

— Тогда давайте определим день; удобнее всего выбрать какое-нибудь воскресенье, например ближайшее. Это важно и для крестьян, которые приезжают на базар, — предложил Христакиев.

Абрашев заявил, что не имеет ничего против.

— Хорошо, — сухо сказал профессор.

— Тогда можно уже сейчас наметить состав гражданского комитета: наш хозяин, господин Джупунов, господин Христакиев, — предложил Кантарджиев.

Вошла хозяйка с большим подносом. Она принесла кофе и ликер. Комната была полна табачного дыма, потому что все это время шторы на окнах оставались спущенными. Доктор отказался от кофе и, воспользовавшись случаем, ускользнул в зал. Там молодой Христакиев как раз заканчивал «Испанские танцы».

Женщины разбились на две группы. Те, что постарше, гадали на кофейной гуще, остальные, в том числе и жена депутата, слушали гитару.

Следователь играл мастерски. Его белые пальцы летали по струнам, левая рука уверенно двигалась по длинному грифу. Взгляд его не отрывался от стола, за которым сидела внучка хаджи Драгана.

— Это «Менуэт» Бетховена, — сказал он, закончив и ударив ладонью по струнам.

— Я и не предполагала, что Бетховена можно исполнять на гитаре! — с восхищением заметила госпожа Абрашева.

— Все условно, сударыня, и все есть выражение чего-то. Знак какого-либо факта или, точнее, какой — либо мировой идеи. Песня — такой же факт, как и блоха.

— Вы опять проповедуете свою странную философию, молодой человек? Как можно песню сравнивать с блохой? — сказал доктор.

— Мир — это нуль, только факт есть сила, дорогой доктор, и, представьте себе, глупый факт, — ответил следователь с печальной улыбкой, которая одухотворяла его белое, красивое лицо.

— Как это — нуль? Тогда что же не нуль?

— То, что нам нравится.

— Вы только посмотрите на этого нигилиста, сударыня, нигилиста-солипсиста! [74] последователь солипсизма, крайне идеалистического учения, отрицающего реальность окружающего мира и признающего действительным лишь субъект познания. — Доктор Янакиев удивленно пожал плечами.

Жена депутата взглянула на дверь гостиной. Мужчины с шумом входили в зал. Все выглядели довольными, за исключением профессора, чей мрачный вид невольно бросался в глаза.