Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Он остановился и строго сказал:

— Если вы на осмотр, приходите завтра. В это время я не принимаю!

Один из ожидающих поднялся, другой так и остался сидеть, скорчившись и даже не взглянув на врача.

— Мы с шахты, господин доктор. Товарищ у меня захворал, не может идти, — сказал поднявшийся. В руках у него был пустой мешок, завязанный узлом.

— Здесь не амбулатория и не больница!

На пороге показалась служанка с лампой и осветила стоявшего. Лицо его было покрыто угольной пылью. Прижатые черной фуражкой длинные волосы торчком стояли над ушами. На нем была поношенная одежда из грубого домотканого сукна.

— Я им тоже говорила, чтобы шли в больницу. Они тут с десяти часов, — сказала служанка.

— Мы и хотели пойти, да вот он не может. — Стоявший посмотрел на товарища, продолжавшего сидеть все так же согнувшись и прижав локти к животу.

Янакиев неохотно подошел ближе.

— Что с ним?

— Живот у него болит.

Больной был очень маленького роста, но плотный. Лица его не было видно из-под большой черной шляпы. На нем, как и на его товарище, был поношенный пиджак, а на ногах новые царвули.

Эти люди не понравились доктору Янакиеву. В самом виде их и в молчании больного было что-то загадочное. Правда, этот, как и всякий, у кого болит живот, прижимал к нему локти, но ни разу не поднял головы и не произнес ни слова. Все это смущало Янакиева, и он уже собирался их выставить, но сознание врачебного долга и мысль, что, приехав с шахты, они должны иметь деньги и хорошо заплатят, поколебали его.

— Отведи его в кабинет, я осмотрю, — сказал он.

Здоровый взял со скамьи мешок и, поддерживая товарища, пошел за врачом. Служанка освещала им дорогу.

В приемную входили со двора, двигаясь под длинным, как на постоялых дворах, навесом. Так больные приносили в дом меньше грязи. За кабинетом была комната, где хранились медикаменты, бинты и вата. Зимой Цана держала здесь цветочные горшки, а сейчас она поставила туда операционный стол, предварительно вымыв его мылом.

Они вошли в кабинет. Служанка зажгла большую лампу на письменном столе, приняла у доктора трость и шляпу и хотела было подать ему белый халат, но тот знаком показал, что этого не нужно.

— Раздевайся, — приказал он.

Больной казался почти карликом. Ветхая шляпа с высокой дырявой тульей, словно снятая с огородного пугала, оставляла в тени покрытое угольной пылью лицо. Доктор Янакиев наткнулся на его жестокий прозрачный взгляд и посмотрел на другого, недоумевая, кто же из них двоих болен.

Когда Цана вышла, больной начал расстегивать пиджак с поднятым воротником.

— На что жалуешься?

— Живот у меня болит! — Голос был тих, но тверд и ясен.

— Покажи язык. Не похож ты на больного, молодой человек. — Янакиев указал на кушетку и сердито добавил: — Ложись, я тебя осмотрю, да раздевайся побыстрее, мне некогда.

Больной шагнул к кушетке, но не лег, а обернулся и взглянул на дверь, через которую вышла служанка.

— Он с самого утра ничего не ел, потому ему и стало худо, — подал голос второй, надевая на руку оба мешка.

Доктор Янакиев уловил в его голосе странную дрожь и сердито оглянулся. Издеваются над ним, что ли, эти оборванцы? Подозрения его усилились, он уже раскаивался в том, что согласился их принять. В то же мгновение в стекле шкафа с хирургическими инструментами отразилось резкое движение приземистого шахтера, стоявшего справа от него. Блеснул пистолет.

— А-а! — крикнул врач, скорее удивленный, чем испуганный. — Что вам угодно, господа?

Мнимый больной метнул яростный взгляд на товарища.

— Куда пошла служанка?

— Но что вы делаете, господа?

Товарищ приземистого вытащил револьвер и направил на врача.

— Давай двести тысяч левов!

Доктор Янакиев потрясенно смотрел на него.

— Как так… господа? У меня нет таких денег… Я… я не держу таких денег дома, господа!

— Врешь! Ты богач, народ грабишь!..

— Тс-с-с! — произнес низенький, прислушиваясь. — Она еще не легла.

— Столько денег… Я никогда не держу деньги в кабинете… — зашептал Янакиев. Как ни боялся он пистолета и особенно жестоких глаз приземистого, нервами своими он все же владел. — То, что у меня есть, господа, я вам отдам. — Он вытащил свой толстый бумажник.

— Так легко ты не отделаешься! У тебя есть золото. Давай золото! — Другой угрожающе шагнул к нему, и Янакиев невольно отступил к дверям соседней комнаты.

— Иди сюда! — приказал приземистый.

Янакиев слышал, как Цана открывает дверь своей комнаты. «Если она войдет, то начнет кричать и они убегут», — мелькнула у него мысль.

— Служанка не должна ничего видеть, господа… Нужно ей сказать, чтоб она ложилась… Мы с вами договоримся, господа… — произнес он.

Нащупав за спиной ручку двери, он одним прыжком исчез в соседней комнате.

Толстяк, словно охотничий пес, бросился за ним, схватил за рукав, но удержать не сумел.

— Стреляй! — крикнул другой.

Приземистый, не заметив в темноте операционного стола, налетел на него. Громко задребезжал стол. В тот же миг служанка, вышедшая посмотреть, не нужно ли чего доктору, столкнулась на пороге со своим хозяином. Лампа выпала из ее рук и разбилась. Один из грабителей ударил служанку по голове, но свалить ее с ног не сумел, и Цана, истошно крича, продолжала с ним бороться.

Янакиев выбежал во двор и кинулся к воротам. Рванул засов. Красный свет ударил его по глазам, что-то обожгло низ живота. Грохот выстрела прокатился по улице, потом раздался второй, и новая пронизывающая боль в животе заставила его покачнуться. Без единого звука Янакиев свалился на порог. Оборванцы, перескочив через него, кинулись бежать вверх по улице. В доме продолжала неистово кричать служанка.

Янакиев попытался подняться, но не смог преодолеть боль. Ему удалось только повернуться на спину и подложить под голову руки. Взгляд его встретил черную крышу дома и высокое темное небо. В доме напротив проснулись соседи, чей-то знакомый голос настойчиво спрашивал:

— Ну куда ты дела спички, спички?

Янакиев начал расстегивать брюки. Рука его с лихорадочной поспешностью отдернула рубашку и нащупала внизу живота небольшую ранку. «Ах, плохо, плохо», — пробормотал он и опустил руку ниже, где было мокро. Там, в основании бедра, Янакиев обнаружил вторую рану, но она беспокоила его гораздо меньше.

В соседних домах открывались окна, хлопали двери; залаяли собаки. Служанка все еще кричала. В окне напротив вспыхнула полоска света. Послышались чьи-то шаги, и Янакиев увидел над собой испуганное лицо в помятой и съехавшей набок гимназической фуражке. Под мышкой у юноши был какой-то предмет. Потом вдруг юношу окружили люди, и крик служанки раздался над самым его ухом.

— Он жив, жив! — восклицал женский голос.