Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— С вашей приятельницей? — Христакиев нарочно употребил это слово, чтобы не задеть Кольо. Письмо вызвало у него большой интерес, вид гимназиста ему понравился, и это еще больше подогрело любопытство.

— Нет, я даже незнаком с ней.

— Вы хотите сказать, что вы с ней не знакомились, но знаете ее и питаете к ней чувство, не так ли?

Кольо молчал.

— Да, я понимаю, это интимные вопросы, и нам незачем их касаться. Вы много читаете, господин Рачиков?

— Читаю разные книги.

— Это видно, оттого вы и страдаете. Не нужно этого стыдиться, господин Рачиков, — без малейшей тени иронии продолжал Христакиев, — вы юноша умный, если сумели понять, что заблуждения — главнейшие враги человеческой свободы. Это делает вам честь. И мысли о скорби, которой жили великие люди, тоже делают вам честь. Вы правы и когда говорите о разнице между человеческим духом и душой… Жаль, что мы не познакомились с вами раньше. Но теперь мы познакомимся и сможем иногда беседовать. Вы, вероятно, чувствуете себя непонятым! — с участием произнес Христакиев.

— Дома меня не понимают, — признался Кольо и недоверчиво взглянул на Христакиева, пораженный его пушистыми усами и сочными, как у женщины, губами.

— Эх, обычное дело, с каждым из нас было то же. Но все же нельзя разочаровываться в людях. Вы, вероятно, судите о них только по книгам и по тому, что вас не понимают дома. Вы не правы, не правы. Ни в людях вы никогда не разочаруетесь, ни в жизни. Мы с вами непременно поговорим об этих вещах когда-нибудь в другой раз, а сейчас я вас попрошу рассказать обо всем, что вы видели прошлой ночыо. И поподробней, пожалуйста, — куда вы ходили и что делали, — с сочувствием и просьбой в голосе, но внушительно произнес Христакиев.

Кольо повертел в руках фуражку, враждебно взглянул на стоявшего рядом пристава и рассказал то, о чем уже говорил Пармакову. Любезность Христакиева его не тронула. Он даже почувствовал себя задетым тем, что Христакиев позволил себе разговаривать с ним о слишком интимных вещах и притом таким тоном, который словно нарочно был выбран, чтобы усыпить его внимание и расположить к себе. В этот тон, несмотря на то что в нем не было ни иронии, ни высокомерия, Кольо не поверил.

Бросили ему приманку, и ничего больше. Все прокуроры, следователи и судьи, все служащие в судебном ведомстве и полиции были ненавистны Кольо, и он не допускал, что они могут иметь какие-нибудь более широкие, бескорыстные интересы. Он судил о них главным образом по тому, что узнал от отца, от Фохта, [91] Фохт — так Кольо Рачиков называет отца, соединяя в прозвище имя немецкого философа, вульгарного материалиста Карла Фохта (1817–1895) и немецкое слово «фогт» (Vogt), в средние века означавшее представителя административной и судебной власти. а так как сам Фохт до известной степени принадлежал к этой же категории, Кольо смотрел на них с презрением и ненавидел до глубины души. Он знал Христакиева и втайне завидовал его элегантности, но считал ее «пустым делом и фальшью франта». «Ничего он не понимает в этой великой скорби, все это просто ловушка, но я-то за каким чертом признался, что дома меня не понимают!» — злился он, рассказывая, как ходил играть Зое серенаду, потому что ему было скучно и хотелось прогуляться ночью. Он старался говорить покороче, без подробностей, не отвлекаться, чтобы не дать поймать себя на противоречиях и, самое главное, сохранить достоинство. Дойдя в своем рассказе до того места, когда он увидел убийцу и его товарищей, Кольо попытался поскорее перейти к дальнейшему, но Христакиев прервал его:

— Вы говорите, что слышали крики служанки, а потом два выстрела. Что вы сделали, когда услышали это? Естественно, вы побежали, чтобы посмотреть, что происходит?

Кольо покраснел.

— Нет, этого я сделать не успел, — ответил он холодно. — Как раз в это время я услышал, что кто-то бежит ко мне навстречу, и остановился, вернее, не остановился, а инстинктивно прижался к стене какого-то дома. Каждый человек на моем месте поступил бы так же.

— Ну конечно, вы не кажетесь пугливым. Вы просто были ошеломлены, — согласился Христакиев. — Но тот, первый, пробежал совсем рядом с вами, и вы видели в руках у него револьвер. Это заставило вас подумать, что он и есть убийца. Есть ли у вас другие основания?

— Другие основания?! Нет, других оснований нет. Я тогда подумал так потому, что он держал револьвер.

— А у тех двоих были револьверы?

— Не видел, они пробежали далеко от меня — по улице, а не по площади.

— Значит, вы видели троих!

— Да, троих.

— Опишите сначала первого, который пробежал мимо вас и держал револьвер, потом остальных двух. Как они выглядели? — помог ему Христакиев.

Такое описание Кольо уже давал приставу и сейчас постарался повторить его ясно и кратко. Он сказал, что убийца пробежал очень близко от него, но из-за волнения и, главное, из-за темноты он не успел его хорошо рассмотреть, тем более что тот бежал быстро. На всякий случай, чтобы не противоречить показаниям, данным в участке, он сказал, что убийца был высоким, а двое других — пониже.

_ А вы не помните, что у него было на голове? Обыкновенная соломенная шляпа или фуражка? — спросил Христакиев, никак не подчеркивая этого вопроса и особенно слова «фуражка».

Но это слово заставило Кольо вздрогнуть. Христакиев уловил это, но сделал вид, что ничего не заметил. Кольо помедлил с ответом. Он очень хорошо помнил, что именно фуражка произвела на него впечатление. Анастасий никогда не носил фуражки и ходил обычно в широкополой шляпе, так что Кольо не сразу узнал его, увидев в полуметре от себя, — такой необычный вид придавала Сирову фуражка. Но Кольо запомнил, как торчали из-под фуражки длинные волосы анархиста. Подумав еще раз и сообразив, что именно фуражка поможет Анастасию, он признал, что действительно убийца был в фуражке.

Христакиев остался очень доволен его ответом.

— Вы не заметили, как он был одет? Был ли на нем пиджак? Какие брюки? — спросил он.

— Нет, этого не видел.

— Видел ты, все видел, только скрываешь! — подал голос пристав. — Убийца, господин следователь, судя по осмотру места, прошел совсем рядом с ним.

Христакиев знаком велел ему молчать.

— Итак, убийца был в фуражке, хорошо. Вы знаете Ивана Кондарева, учителя?

— Знаю.

— Не походил ли этот человек на Кондарева?

— Нет, это ни в коем случае не он.

— Ах так, не он. Вы в этом вполне уверены?

— Вполне уверен.

— Похож он на кого-нибудь из ваших здешних знакомых?

— Нет, ни на кого не похож.

— Итак, это был высокий человек в фуражке. А вы не заметили, не было ли на нем очков или чего-либо другого, отличающего его от остальных людей? — спросил Христакиев и недовольно поглядел на надувшегося пристава.