Наоми Френкель - Дом Леви

– Не подхожу я к твоим, а ты – к моим, – чистосердечно признался ей Эмиль.

Не помогли упреки Эдит и частые приглашения отца. Эдит просила привести ее в его дом, к матери, перед которой он преклонялся и много о ней рассказывал. Но, увидев смятение в его глазах, больше об этом не просила. И чужие комнаты, скамейки и темные углы были местами их любви – с обидами, боязнью и страхом завтрашнего дня. Она видела страх в глазах отца, и при виде этого страдающего взгляда, чувствовала, что ее счастье и любовь не уравновешивают эти страдания отца. И ей следует заняться им. Но тут же снова ощущала, что любовь ее сильна, и нет ей жизни без Эмиля. Мир ее и сердце ее разделились, и она стоит на грани между ними, обращается то в одну, то в другую сторону, но не находится ни здесь, ни там. Надо покончить с этими приютами любви, надо построить свой дом, с Эмилем или без него, но – дом. Она поговорит с ним, она не может больше выдерживать эту игру в прятки. Утром и днем – их колебания, вечером и ночью – их любовь. И так это продолжается день за днем.

Эдит застегивает пальто и следит за игрой птиц в саду. На стекло слетают гладкие скользкие льдинки. В доме – звуки шагов служанки, тянущей ноги. Вдруг Эдит срывается с места, убегает из дома, из этого пристанища: в лес. Бежит по белым тропам, к деревьям, чей шорох напоминает ей песенку расставания, которую напевал при ней Гейнц:

Она дошла до замерзшего ручья. Луг покрыт снегом. Сосны склонили ветви под тяжестью снега. Еще в детстве они сбегали сюда, она и Гейнц, на короткое время, из рук Фриды, от педантичных правил их каждодневной жизни. Здесь, среди дикой природы, которую человеческие руки еще не приручили к порядку и правилам поведения, была – свобода. Тянули зубами былинки диких трав, вслушивались в кваканье лягушек, погружали руки и ноги в мутные воды ручья. Только еще один раз коснулось ее чудное чувство безудержной свободы природы и жизни: это было в базарный день, между крестьянских телег в городке, когда она вгрызлась зубами в сочное яблоко, и рядом с ней хохотал Эмиль вольным крестьянским смехом. Сейчас же выпал снег и выбелил дикий ручей и тихий дом за каштанами. На ветках сосен сидят вороны, раскачиваются, ворошат крыльями, взлетают и несутся на площадь – шлифовать свои стеклянные глаза, охлаждающиеся о стекла теплых домов. На фоне сумрачного леса снег сверкает во много раз сильнее. Душа человека мерзнет в этой морозной белизне и требует немного тепла.

«Что со мной будет? Вовсе не жизнь творит эти осложнения. Их создают люди. Жизнь сама по себе сочна, как яблоки на крестьянских телегах. Жизнь – это смех Эмиля и его сила. За душой Эмиля стоит его мать со своими правилами жизни. За моей спиной – отец и мой дом со своими правилами жизни, требующий моей души. Как могут ужиться под одной крышей неуправляемая природа и аристократический дух? Ничто мне не поможет. Быть может, лишь мороз, приближающий дерево к кусту, лес – к саду, мороз, превращающий разные миры в единый мир. Может, в смерзшемся, из всех миров, застойном, едином мире смогут встретиться его и мой мир, без игры в прятки, без страха».

Время от времени налетает ветер, и лес словно бы отряхивается и наполняется шумом. Снег опадает с деревьев, птицы вспархивают, чирикая от страха. Исчезает ветер и снова – безмолвие. Одинокий крик птицы пропадает между деревьями.

«Я не такая, как Гейнц. Душа моя не так сильна, как его. Придется мне сохранить свою любовь – ценой потери отчего дома. Если нет объединяющихся миров, его мир будет моим. Скажу ему это сегодня. Пойду к его матери без своего дома и семьи. Только бы это помогло. Ведь также моя мать пришла к отцу: без дома и без семьи. Но мать и отец не были в таком положении. Мать была из семьи недалеких людей, а отец – из высоких сфер жизни. Мать была еврейкой, и отец – евреем. Может, в этом все дело? Я – еврейка, и отсюда вся эта игра в прятки по чужим углам…»

Обиталище все еще пусто. Вывеска раскачивается на ветру и птицы носятся вокруг ящика с едой. Эмиль все еще не появился. Эдит вернулась к окну, на волосах ее тает снег.

Где Эмиль? Не в его правилах опаздывать. Что-то, несомненно, случилось. Уже прошел час после назначенного времени. Зимнее слабое солнце вспыхнуло последним сиянием над лесом, и на горизонте уже сливаются сумерки с белизной снега, как свет в эти часы между днем, ни ночью. Эдит не отходит от окна, пока не раздается скрип калитки в заборе сада. Широкоплечий, раскрасневшийся, в полицейской форме, затянутой поясом, Эмиль приближается к дому. Безмолвие вздрагивает под его тяжелыми шагами.

– Эмиль, – Эдит бежит ему навстречу.

Они встречаются в саду. Эмиль протягивает руки к Эдит, притягивает ее к себе, склоняется к ней, и лицо его мягче и добрее, чем обычно.

– Извини меня, Эдит, извини за опоздание.

– Что случилось?

– Ничего… Столкновение на рождественском базаре около Шпрее. Забастовщики и всяческий брод затеяли эти беспорядки. Есть раненые, один убит.

– Пойдем отсюда, – просит Эдит.

– Пошли в лес. Лес чуден в зимнюю ночь.

Они стоят в саду. Тем временем спустилась ночь, и болезненно бледный месяц обозначился в небе. Эдит в смятении. Никогда еще лицо Эмиля не было таким приятным и мягким в ее присутствии. Это смягчение, как ни странно, скребет ее душу. Эмиль нашептывает ей что-то смешное, но сердце ее не открывается этому. Лицо его в своей мягкости чуждо ей. Эмиль крепко прижимает ее к себе, и она чувствует сквозь его шинель кобуру.

– О-о!

– А-а, пистолет, – смеется Эмиль и передвигает кобуру за спину, и мягко опускает руки ей на бедра, – ты очень красива, Эдит.

– Пошли отсюда.

Они идут по лесу. Ночные птицы испуганно вспархивают крыльями, и голоса их исчезают в глубинах леса. Темные деревья протягивают длинные тени по белизне. Идут они молча, время от времени останавливаясь и обнимаясь.

– Красиво здесь, – говорит Эмиль, – и ты красива.

– Действительно здесь очень красиво.

Вышли на лесную поляну. Единственная звезда мерцает в высоте и свет ее достаточно ярок.

– Останемся здесь немного, – просит Эдит.

Эмиль сбрасывает снег со ствола дерева, лежащего на земле. Сидят рядом, и Эдит снимает свою шапку.

«Поговорю с Эмилем. Это мой час. Светит моя звезда».

С золотой копной тяжелых волос на голове, с прозрачным лицом, сидя в сумерках ночи в лесу, пробуждает Эдит в его сердце память дальних дней, дней юности в «Вандерфогеле», когда он ходил по темным лесам и чувствовал душу в каждом дереве. В каждом кусте, в каждом камне и каждой скале в свете горящего костра – тайную душу во тьме и в огне, в мире растений и в живом мире. Прошли годы, но тяга к тайне жизни продолжает питать его душу. Пришла Эдит в его жизнь и пробудила в нем воспоминанья прежних дней, Эдит, которая не похожа ни на одну из женщин, она наполняет душу страстью, как таинственность, наполнявшая живые души и его нелегкую жизнь. Не может он жить без нее, как не может выстоять в этой жестокой без той тяги к тайнам жизни и сердца, без звуков наслаждения и печали.