Наоми Френкель - Дети

«Словно началось для них снова скитание по пустыне. Евреи должны были всегда взывать из теснин к их Богу, и так обернулись благословением для всего человечества... Новое скитание по пустыне, выпавшее на их долю, должно привести к новому откровению. Кто может предвидеть? Может, начнется новая эра, и лучшие из христиан пойдут, как на склоне средневековья, как Иоанн Рейхлин, утолить жажду из старого источника, и здесь в будущем вырастет из этого новый гуманизм...»

Сильный плач пробуждает священника от его мыслей: Агата плачет. Ведут ее по тропе Франц и Фердинанд, и золотое сердечко, подаренное ей дедом, сверкает у нее на груди. За ней кудрявые девицы ведут Фриду. Она на грани обморока: глаза закрыты, руки прижаты к пальто, и пальцы покручивают золотое кольцо, украшенное красным камнем. Это кольцо она получила от деда. Кольцо это пришло к ней по почте после полудня, когда застрелившийся дед лежал на снегу. В то же утро он послал длинное письмо внукам, и только после этого сел в поезд – к своему вечному покою. Девицы с красными от долгого плача глазами медленно ведут Фриду по тропе к воротам. Священник Фридрих Лихт выходит из склепа и присоединяется к рыдающей Агате.

Там, где тропы опустели, идут Иоанна и граф Оттокар фон Ойленберг. Оттокар останавливает Иоанну, поднимает ей лицо, и стирает платком слезы с ее глаз.

– Иоанна, много времени тебя не видел.

– Может, это последний раз, что вы меня видите. Через две недели я уезжаю отсюда. Я уезжаю в Палестину, Оттокар.

– Уже через две недели.

– Да. Нечего мне больше здесь делать. После ареста доктора Гейзе, Гейнц забрал меня из школы. Все уже готово к нашему отъезду – меня и Бумбы.

Голос Оттокара не отличается от голосов людей, которые говорили с Иоанной последние три дня с момента, когда привезли в дом застрелившегося деда.

– Ты тоже присутствовала при аресте доктора Гейзе?

– Конечно. Это было утром после ночи, когда горел рейхстаг. Пришли за ним во время большой перемены, когда все ученицы были во дворе. Люди СС в черных мундирах провели его через двор, на виду всех девочек. Шел он спокойно и гордо, выпрямив спину и подняв голову. Никогда его не забуду.

Темные глаза Иоанны обегают белые холмики и темные надгробья. Смерть здесь гнездится, по мнению Иоанны, даже в деревьях, даже в синем небе над надгробьями Все мертвые глядят на нее из могил. Никогда она такого не ощущала: смерть вокруг.

Оттокар видит этот испуг на ее лице и притягивает ее к себе. Она прячет лицо в его пальто. Он снимает с ее головы синий берет , кладет руки ей на волосы и говорит с печалью:

– Так и не завершил твой портрет.

Она выскальзывает из его рук. Лицо ее бледно, глаза блестят, и вся она выглядит снова такой, какой Оттокар любит ее видеть, и взгляд его становится несколько лукавым.

– Я бы не согласилась, чтобы вы продолжили меня рисовать.

– Почему, Иоанна?

– Вы нарисовали уродливый портрет. Это вообще не я, это подделка.

Оттокар не отвечает ей, но притягивает ее, держит за плечи:

– Посмотри на меня, Иоанна.

Она закрывает глаза и поднимает к нему лицо, он беззвучно смотрит на нее, изучая каждую черту ее маленького, бледного, взволнованного лица и говорит мягким голосом:

– Как бы ты хотела, чтобы я тебя изобразил? Как девочку? Как девушку?

– Нет! Нет! – жаль, что она не может поведать ему свою тайну. Она уже не девочка. Она хочет, чтобы он изобразил ее женщиной. Видит она перед своими глазами зеркало в пустой комнате бабки, в доме профессора в городке, похожем на веер. В зеркале она видит себя во всем великолепии драгоценностей тети Гермины. Он должен ее изобразить во всех этих старых украшениях, чтобы сверкание вечности было на ней. Голос у нее мечтателен, когда она говорит Оттокару:

– Я бы хотела, чтобы ты меня изобразил. Но во всех одеждах, со всеми украшениями, которые я получила в наследство от моей тети Гермины.

– Изображу тебя так, Иоанна! Как ты пожелаешь. За это короткое время, что ты еще здесь, я нарисую тебя со всеми драгоценностями и украшениями тети Гермины.

– Нет! Это невозможно. Гейнц отослал все драгоценности в Швейцарию. Но он обещал мне их переслать в Палестину, они ведь мои.

– Иоанна, настанет день и ты вернешься сюда. Я буду ждать тебя и тогда нарисую.

– Нет, Оттокар, нет! – вскрикивает она, и глосс ее разносится над могилами. – Никогда я сюда не вернусь, Оттокар, никогда!

– Но, Иоанна, настанет день, и все здесь изменится. Ты еще сможешь сюда вернуться.

– Я сказала вам – нет. Никогда я снова не войду в дом, где плевали в меня его жильцы, и даже если они будут другие, Оттокар, плевки прилипли к дому. Нет, нет!

Слезы подкатывают к ее горлу, сжимают грудь. Он обнимает ее и целует ее плачущие глаза, хочет поцеловать в губы, но она резко отворачивает голову.

– Мне надо идти домой, мне надо поторопиться.

– Я отвезу тебя на моей машине, Иоанна.

Кладбище опустело. До ворот они идут только вдвоем, и Оттокар обнимает ее за плечи. На воротах к ним бросается Саул, и не глядя на Оттокара, сердито кричит:

– Почему ты оставалась столько времени? Я ждал тебя и ждал. Идем быстрей домой.

– Я вас обоих подвезу, – предлагает Оттокар.

– Спасибо, господин граф, спасибо! – выпрямляется Саул от разметавшейся на ветру шевелюры до подбитых гвоздями ботинок, весь – суровость и решительность, – нет в этом нужды, граф. Я отведу Иоанну домой.

Он дает Иоанне кивнуть Оттокару и протянуть ему руку на прощание. Тянет ее за руки за собой. Они отдаляются, и тут Иоанна освобождает руку и машет Отттокару. Он тоже поднимает руку и машет ей медленно и печально. В воротах еврейского кладбища остается в одиночестве Оттокар фон Ойленберг.

Передняя дома Леви похожа на холл гостиницы. Тюки, чемоданы, трости, пальто, зонтики, шапки. Из семейного особняка в Силезии приехал на похороны деда весь семейный клан. Дядя Герман и тетя Финхен, настоящее имя которой – Йосефина, с ними их сын и внуки. Тетя Регина и дядя Лео с тетей Розой, и с ними их дочь Елена. Прибыли все родственники по имени Аарон, но не пятьдесят, двадцать ныне живущих. С ними прибыли их зонтики и трости. Пять кожаных коробов для шляп тети Финхен. Все эти коробы сопровождают их в любых путешествиях, в горе и в радостях. На все это взирает зеркало, покрытое черной тканью. Черные ткани повесили сестры Румпель на все зеркала в доме. Когда им стало ясно, зачем они сюда вызваны, они со всей душой принялись выполнять свои обязанности. И это не простые обязанности. Все смешалось в доме Леви. Со смертью деда, все указания дает дядя Альфред по правилам траура и по законам Израиля. Даже тетя Регина, у которой на шее висит крест, выполняет все его указания. Ведь дядя Альфред теперь единственный живой сын покойного. И все указания падают на головы сестер-альбиносок. Трапеза не подается на большом столе в столовой. Его убрали оттуда вместе с цветастыми креслами. Теперь там стоят низкие столы, и гости едят, сидя на скамеечках. А некоторые, за недостатком столов, держат тарелки на коленях. Есть и другой стол, обычный и удобный, для гостей, которые не расположены к дяде Альфреду. Но около этого стола никто не ест. Как две взволнованные птицы, летают сестры-альбиноски между скамеечками и гостями.