Франц Энгел - Мера Любви

Мы люди простые, — сказал самый разговорчивый из них, — мы вам, мессир, не компания.

Джованни упрашивал, торговцы посовещались и наконец решили взять его с собой, сжалившись над ним ради его искренности и беззащитности.

— Далеко ли до Йорка? — спросил он.

— За неделю доберемся, мессир, — услышал он в ответ и возблагодарил Господа за то, что тот даровал ему довольно ума, чтобы пристать к обозу, а не отправляться искать Силфор по всей Англии на свой страх и риск.

Прошло не семь, а добрых тринадцать дней, пока добрались до Йорка.

Едва выехав из Лондона, свернули с главной дороги. Джованни объяснили, что бедные торговцы не имеют возможности платить многочисленные пошлины за проезд, им приходится довольствоваться обходными тропами. Они избегали показываться в виду замков и бургов, переправлялись через реки вброд, чтобы не платить мостовой сбор.

В первый раз выбрали для ночлега небольшое приорство. Торговцы просили Джованни молчать и стараться не попадаться монахам на глаза.

— Мы вынуждены представляться паломниками, идущими по святым местам Англии, — объяснил самый говорливый из них, — и то, что вы француз, мессир, может показаться странным. Понимаете, мы не хотим, чтобы к нам приставали с лишними расспросами.

Так они и скитались по монастырям, где их принимали из милости, ели что дают и спали где придется. Джованни не привык спать в общей комнате и ненавидел грязь, поэтому ночлеги этого путешествия стали для него настоящим испытанием. Среди похрапывания и посапывания своих товарищей, Джованни ночи напролет дрожал от омерзения, сидя где-нибудь на краешке вонючей соломы, призванной служить путникам постелью, и старался, чтобы на него не попали вши и блохи. Ему постоянно казалось, будто по нему кто-то ползает.

Вторым испытанием оказалась погода. Несмотря на то, что стояло лето, Джованни было зябко, влажный ветер пронизывал до костей; когда небо затягивали облака, еще ничего, но когда пекло солнце, становилось одновременно и жарко и холодно, и Джованни чувствовал себя больным. Оттого ли, что погода вечно менялась, или от усталости и недосыпа его мучили головные боли.

И совсем уж тоскливо становилось Джованни, когда вокруг говорили о чем-то, смеялись каким-то шуткам, а он, не понимая ни слова, оставался ни при чем. Он замечал, что торговцы стесняются его, им неловко от своей грубости и простоты. Он мок с этими людьми под дождем, помогал вытаскивать телеги из грязи, делил непропеченный хлеб, наскоро приготовленный для бедных паломников, но так и не стал для них своим, не мог стать.

Когда въехали в графство Линкольн, пропал Годрик. Пропал он вместе с лошадью и своими пожитками. Торговцы переполошились, начали проверять, не прихватил ли он чего-нибудь и из чужого добра. Пьетро растормошил сундуки Джованни, все было на месте. Однако один из торговцев вдруг заявил, что у него исчез кошелек, и стал требовать возмещения убытка с Джованни. Нашлись люди, которые не поверили ему и пытались урезонить. Но тот стоял на своем, и Джованни предпочел заплатить.

В Йорк приехали к закрытию ворот, едва упросили стражу впустить обоз внутрь городских стен. Стражники ворчали, кутаясь в плащи и отворачиваясь от северного ветра. Дождь лил как из ведра, стемнело много раньше обычного, и приходилось копаться впотьмах. Торговцы оставили Джованни на городской площади, непогода не располагала к долгому прощанию. Он передал им заранее приготовленные деньги; его слова благодарности заглушил шум дождя и ветра.

Джованни подъехал к кафедральному собору Йорка, тщательно запертому в столь поздний час. Рядом с церковью располагались жилища каноников, обнесенные общей стеной. Джованни постучал в ворота. Долго никто не отзывался, и пришлось стучать и стучать, пока в окошке привратника не показалось заспанное и недовольное лицо, освещенное масляной плошкой.

— Слава Иисусу Христу, я Джованни Солерио из Ломбардии, назначен епископом Силфора вашей архиепархии, прошу тебя, добрый человек, впусти меня, — выпалил Джованни на латыни и чихнул.

Помятое лицо в окошке из недовольного сделалось крайне озлобленным. Привратник что-то прокричал на своем языке и захлопнул ставню. У Джованни перехватило дыхание от ужаса — привратник его не понял. Джованни был болен, промок до нитки, он ехал к каноникам Йорка в надежде найти у них приют и помощь, он вынес все тяготы пути только потому, что от самого Лондона уповал на добрый прием этих каноников. Что ему оставалось делать? Он принялся стучать вновь.

— Прошу, умоляю, впустите меня! — Джованни молитвенно сложил руки, когда окошко вновь приоткрылось. — У меня есть епископский перстень, облачение, я все могу объяснить, только впустите…

Вновь в ответ непонятная речь, по тону ругательства, окошко захлопнулось. Джованни опять принялся стучать. Окошко долго не открывалось, дождь лил не переставая, Джованни трясся от холода и лихорадки. Привратник привел одного из каноников, тот выглянул из окошка, подняв над головой плошку, чтобы лучше рассмотреть, кто это посмел нарушить их покой в такую непогоду. Джованни повторил свои объяснения, но нахмуренное лицо каноника яснее слов говорило, что и он не понимает.

— У нас нет архиепископа, — наконец ответил каноник по-латыни.

— Я знаю, — сказал Джованни, — впустите меня, я все объясню.

Непреклонное выражение лица каноника заставило Джованни вцепиться в раму окошка.

— Да послушайте же меня! — воскликнул он, — Вы по-французски понимаете? — перешел Джованни на французский.

Лицо в окошке исказилось от злобы, и каноник изрек на латыни что-то вроде «пошел вон».

Джованни не дал ему захлопнуть окошко и повторил на латыни все свои объяснения, стараясь говорить как можно более медленно и ясно. Он надеялся, что пусть и с трудом, но разбирающий латынь каноник все же поймет хоть что-нибудь. Напрасная трата времени. Поздний час и проливной дождь сделали каноника абсолютно невосприимчивым к чужой латыни. Каноник не желал понимать, поэтому и не мог понять ни слова. Джованни это видел и не сдержался, выругался по-итальянски. Промокший бродяга, изъясняющийся на разных языках одновременно, никак не заслуживал доверия. Каноник, притворяясь перед привратником, будто прекрасно понимает Джованни, заявил, что Джованни говорит не на латыни, а пытается выдать за этот научный язык какую-то свою тарабарщину. Джованни пытался воззвать к их милосердию.

— Я клирик, как и вы! Сжальтесь, не оставляйте меня на улице! — Джованни готов был разрыдаться.

Каноник с привратником переглянулись в абсолютном единодушии: грязный чихающий мальчишка, умоляющий о ночлеге, никак не может представлять из себя особу хоть мало-мальски значимую.