Франц Энгел - Мера Любви

— Вряд ли он будет один.

— Кто?

— Разбойник, — Джованни чувствовал, как его захлестывает раздражение, и почел за благо пришпорить Логику, чтобы оторваться от сержанта.

В лесу стемнело много быстрее, чем на открытом месте, небо еще не простилось с закатом, а уже пришлось останавливаться на ночлег. Расположились прямо посреди дороги, коней не распрягали, сержант поделил мужчин на три стражи, нести караул. Запалили костер. Дети, женщины и монахи сгрудились поближе к огню.

— Правда, что в Англии волков нет? — спросил Джованни у сержанта.

— Только двуногие, — ответил де Молен. Едва стемнело, он перестал чувствовать себя спокойным и за себя, и за «доблестных» крестьян.

Джованни послонялся по лагерю туда-сюда без дела, походил за сержантом в карауле, утомился и вернулся к огню. Спали только дети, женщины с тревогой вглядывались в темноту леса, мужчины тихо переговаривались. Джованни подсел к монахам.

— Сержант сказал, что вы немцы, — сказал он на латыни.

— Наш монастырь в Кёльне, — тихо ответил один из них.

— У нас в Болонье большая немецкая «нация», в университете. Когда я учился, наши с вашими дрались все время, — Джованни явно не был расположен к любезностям.

— Мы политикой не занимаемся, — ответил монах, обидевшись.

— Я тоже раньше так думал, что можно жить вне политики, меня, мол, это не касается, — Джованни тяжко вздохнул, — а оказалось, политика всех касается.

— Мы простые монахи, нам и невдомек, — ответил монах, и было похоже, будто он извиняется за что-то.

— А что привело вас сюда, так далеко? — примирительно спросил Джованни.

— Свиток мертвых, — монах вытащил из-за пазухи заботливо завернутый в черный шелк пергамент. — Почил с миром брат Адальберт, святой жизни человек, он в нашем монастыре с ранней юности подвизался, а отошел ко Господу уже глубоким старцем. Вот мы с братом Реджинальдом и обходим все монастыри ордена с тем, чтобы сообщить эту весть. Здесь соболезнования от наших братьев, отовсюду, где мы уже успели побывать, есть и в стихах.

Джованни проявил интерес к свитку мертвых ровно настолько, чтобы не обидеть монахов. В сущности, его совсем не интересовали стихи на смерть брата Адальберта из далекой Германской империи.

— А отчего второй брат все время молчит, он принес такой обет? — потихоньку поинтересовался Джованни, возвращая монаху свиток.

— Как ты догадался? монах чуть не подпрыгнул от удивления.

— Просто предположил, — удивился в свою очередь Джованни.

— Да, брат Реджинальд дал обет никогда не открывать рта для произнесения суетных слов, ибо именно словами мы грешим более всего.

Джованни попытался расспросить монаха об их с молчаливым братом Реджинальдом странствиях, но у того совсем не было таланта рассказчика, или он просто отвык разговаривать. Поэтому когда из дозора вернулся сержант, Джованни обрадовался возможности оставить монахов.

— На нас, скорее всего, никто не нападет, — заявил Бертран де Молен.

— Почему? — скептически осведомился Джованни.

— Да потому, что наш огонь издалека видно. Если бы разбойники решили, что у нас есть чем поживиться, они бы давно уже напали.

— Или они просто выжидают. Нас все-таки много, а под утро, когда все устанут и кого-нибудь да сморит сон…

— И охота вам каркать, мессир.

К счастью, де Молен оказался прав, ночь прошла спокойно. Едва забрезжил рассвет, торопливо снялись со стоянки. Мокрые от тумана и уставшие от бессонной ночи люди ехали молча. Джованни с де Моленом, как повелось, возглавляли колонну. Вдруг кони беспокойно зафыркали, в небо поднялась огромная стая воронья. Де Молен первым осадил своего жеребца, все остановились. Сержант присвистнул, а Джованни замер с открытым ртом: на деревьях вдоль дороги висели трупы людей и впереди, сколько хватало взгляда, и слева и справа, всюду покачивались висельники. Тронулись дальше, пришпорив коней, зрелище было отвратительным, запах тошнотворным. Джованни очухался, только когда лес начал редеть и висельники остались позади.

— Ч-что это было? — спросил он, заикаясь, у сержанта.

— Да то, что мы зря боялись, — запальчиво ответил де Молен. Он выглядел раздосадованным. — Граф облаву устраивал, всех разбойников прикончили, а мы вчера сидели, боялись, как бабы.

Джованни только нервно сглотнул.

— Видали, как лихо у нас тут с этим подлым людом расправляются? — с гордостью спросил де Молен.

Джованни не произнес больше ни слова до самого Олдехульма. Сержант скучал, поглядывая на своего бледного спутника, — может, отойдет, — а после Олдехульма не выдержал:

— Слушайте, мессир, не надоело вам в молчанку играть? Мы, между прочим, уже но вашей епархии едем.

Вокруг холмы, речка, и все такие же овцы, как и в Йоркшире.

— Это Честер или Ланкастер? — спросил Джованни. Ему было не по себе, а вдруг его не примут в «его» епархии?

— Честер, конечно. Ланкастер на север, — поразмыслив, ответил сержант.

— Как думаете, сержант де Молен, не лучше ли предупредить силфорцев о моем приезде, чем являться так неожиданно?

Де Молен намека не понял:

— Всегда выгоднее нагрянуть внезапно, будто обухом по голове. Застанем их врасплох!

— А разве у нас война, силфорцы неприятель, и мы на них нападаем? — нервно улыбнулся Джованни.

— Да черт разберет этих простолюдинов, кто у них неприятель, — проворчал сержант.

— Предлагаю переговоры.

— Это еще почему? — вдруг возмутился де Молен.

— Война дороже обойдется, — Джованни поймал себя на мысли, что говорит почти серьезно, и перестал улыбаться. — Все так плохо, сержант?

— Да отчего же плохо, мессир, все как всегда, — ответил де Молен.

— По-вашему выходит, они мне враги.

— Не только вам, мессир. Что для саксонцев, что для валлийцев любой француз враг, кровопивец и гад последний.

— Я ломбардец, — неуверенно возразил Джованни. — Но я вас понимаю, сержант. Я француз, кровопивец и гад, раз я с вами.

— Вот именно, мессир, лучше и не скажешь, «раз вы с нами». Силфор, — сержант вытянул руку вперед, указывая на крепостные стены. — Они хотят хартию. Вон, глядите, флаги повывешивали, горожане, — сержант презрительно хмыкнул.

— Хартию, Боже мой, мне никто об этом не сказал! — воскликнул Джованни.

— Да они все одного хотят, свободы какой-то им подавай, — сержант не любил горожан.

— Раз у них нет хартии, но они ее хотят, как вы думаете, с кого они станут ее требовать?

— Они ее у графа просили, — пожал плечами сержант.

— Господи, он это все специально подстроил!

— Кто?

— Генрих Плантагенет, король Англии, великий герцог Нормандии, — с сарказмом отчеканил Джованни.

— Ни черта не понимаю!