Франц Энгел - Мера Любви

Что дальше? Сначала Старому королю сдался его второй сын Ричард; потом и старший, Генрих, коронованный король без власти, вместе с Жоффруа Бретонским сложили оружие. Старый король всех простил, или скорее сделал вид, что простил. Мы с Кевельоком и Беатрис вернулись в Честер, меня к тому времени уже посвятили в рыцари, сам Генрих II снизошел, в знак возвращения Кевельоку своей милости, и нас с Беатрис поженили. Только вряд ли моя молодая жена успела почувствовать перемену в своем положении, я оставил ее чуть ли не на следующий день после свадьбы, ради так называемых рыцарских подвигов. Меня совсем не прельщала спокойная жизнь в кругу семьи, я находил такое существование пресным, скучным, хуже того, недостойным настоящего мужчины. Если бы я мог узнать от кого-нибудь, что именно подразумевается в нашем мире под жизнью рыцаря и настоящего мужчины, может быть, я одумался бы вовремя. Но тогда я спешил с отъездом и уехал без сожаления, на континент. Там я поступил на службу к Генриху, Молодому королю, болтающемуся из Нормандии во Францию, из Франции в Аквитанию, из Аквитании еще куда-нибудь; его восстание не принесло ему никаких выгод, и он так и оставался королем без королевства, всецело зависимым от подачек отца.

Сначала мы отправились в паломничество в Сантьяго де Компостелло. С нами ехал женский двор Маргариты, жены Генриха Молодого. Я тогда был в таком возрасте, когда ты всем нравишься, и вокруг меня принялись увиваться множество праздных дам, ищущих и жаждущих радостей жизни, и я мог выбирать любую, какую мне бы только захотелось. Всегда найдется любезная девица, что возьмет рыцаря за руку, отведет в укромное местечко, поцелует и так далее, как поют трубадуры. Затем в моем распоряжении оказались дамы из свиты принцессы Иоанны, отправившейся к своему будущему супругу, сицилийскому королю, которую ее брат Генрих должен был сопроводить по Нормандии до Аквитании, где ее передали на попечение Ричарда. А потом дамы в окружении Генриха Молодого перевились — слишком тяжела была наша скитальческая жизнь, чтобы она могла прийтись по вкусу изнеженной женщине. Зато в пажах, герольдах, трубадурах и жонглерах недостатка никогда не было.

Я ни к кому не привязывался. Увлекался, пожалуй, но всегда ненадолго. Женщины, юноши — я даже не помню их имен. Я просто пользовался предоставлявшейся мне возможностью, мужчине сложно отказаться.

Я жил как принято, в соответствии с так называемыми куртуазными добродетелями. Прежде всего, ежели желаешь достичь истинной рыцарственности, дурным тоном считалось не быть ни в кого влюбленным, иными словами, ни с кем не иметь связи. Следовало быть юным, то есть не дорожить ни жизнью своей, ни состоянием, радостным и веселым, иначе говоря, любить развлекаться, щедрым, скорее расточительным, и, разумеется, отважным, что всегда означало — вести себя безрассудно. При дворе Генриха Молодого эти «добродетели» превозносились выше всего, и сам Молодой король всячески стремился им соответствовать. Денег нам никогда не хватало, ибо везде, куда бы мы ни приехали, Генрих раздавал великое множество подарков, а потом нам приходилось уезжать тайно, как будто Молодой король не разбазаривал, а крал. Нас вечно преследовали его кредиторы. А тут еще, как на грех, пару лет подряд выдались неурожаи, зимой реки вставали от мороза, летом неделями стояла сушь. Нам с нашим королем досыта есть не всегда приходилось, но требовалось во что бы то ни стало поддерживать свою куртуазность, и такое отчаянное положение оправдывало в наших глазах любую низость: мы то брали кредиты, не намереваясь никогда их возвращать, то попросту грабили мирных поселян. Доходило и до убийств. Что с того? Это же были всего-навсего простолюдины, а нам и так часто доводилось убивать: Генриху Молодому его отец, настоящий король, обычно поручал грязную работу, словно какому-то наемнику. Каждый из приближенных Молодого короля-разбойника имел возможность продемонстрировать свою удаль в карательной экспедиции то в одном, то в другом уголке обширной империи Плантагенетов. Что я только ни вытворял! В пылу сражения доходишь до какого-то исступления — убиваешь, калечишь, насилуешь, опьяненный кровью, словно дикий зверь.

При последних словах Джованни едва не воскликнул: «Я вам не верю!», — но промолчал, ибо на самом деле верил каждому слову.

— Время прошло, и иногда кажется, будто все это мне только приснилось в каком-то кошмарном сне, — продолжал граф, догадываясь, какие чувства могли вызвать подобные откровения у человеколюбивого до самозабвения Джованни. — Но я слишком хорошо знаю, что это не было сном, граф тяжко вздохнул. — Когда вспоминаешь такие моменты, в голову лезут малодушные мысли. Если бы возможно было вернуться назад и остановиться, бросить все, уехать в мирный Честер к молодой жене!

Но я о ней тогда даже думать забыл. Навоевавшись, независимо от исхода предприятия, — мы ли победили, нас ли побили, — мы обычно пировали, кутили неделями, зачастую со своими вчерашними противниками. Мы же считались людьми благородными, какой бы ожесточенный ни завязывался бой, ни один рыцарь не стремится убивать равных себе. Известно, среди нашего брата обычно на турнирах погибает больше народу, чем во время войны. Коротко сказать, при нашем юном и веселом дворе Генриха Молодого турниры считались делом серьезным, а война — забавой.

Мне вконец осточертела подобная жизнь. Я, помню, был рад хоть какой-нибудь перемене, когда мы, например, ездили ради венчания на царство нынешнего короля Франции, Филиппа, в Реймс. Да и тогда мы ничем путным не занимались, моего сеньора Генриха сделали по такому случаю сенешалем Франции, он нес корону Филиппу, а его братья Ричард и Жоффруа перегрызлись на празднествах по случаю коронации из-за этого самого Филиппа Французского, которому едва четырнадцать лет исполнилось, но его уже тогда никак невозможно было бы назвать наивным. Сначала он выбрал Жоффруа Бретонского, который потом погиб, — кстати сказать, на турнире, при французском дворе, — а сейчас он Ричардом крутит как хочет. Если вы не знаете, Жан, Ричард воюет со своим отцом на стороне французов. Ну да Бог с ними, не о том речь… Надоесть-то мне такая жизнь надоела, но отказаться от нее у меня куражу недоставало. Почему, черт его знает. И года не прошло после коронации Филиппа, как умер его отец, Людовик VII, король-монах, как его за глаза называли, — между прочим, первый муж королевы Элеоноры, нынешней жены нашего короля Генриха II.

— Но Филипп Французский ведь не брат Ричарда Аквиганского? — неожиданно спросил Джованни.

— О, Жан, вы, я смотрю, близко к сердцу принимаете светские дела, — удивился де Бельвар. — Нет, Элеонора с Людовиком развелись, аннулировали брак, — поправил себя граф, — задолго до рождения Филиппа. Филипп от третьего, что ли, брака короля Людовика.