Франц Энгел - Мера Любви

— Простите, Гийом, мою суетность, я вас перебил, — смущенно пробормотал Джованни. — Бог с ними.

— Ваш вопрос, Жан, означает, что вы меня внимательно слушаете, и вам меня не сбить. Не бойтесь, коли уж я решился все рассказать, доскажу до конца. Смерть французского короля, как вы понимаете, меня мало касалась, зато потом, почти следом, пришла весть о кончине графа Честерского — Уго Кевельока. Я, делать нечего, бросился к Генриху Второму подлизываться, по обычаям я имел все основания получить титул после смерти тестя, коли уж был женат на его старшей дочери, но наделить ли меня графским достоинством и передать ли мне кевельокские иммунитеты, нет ли, всецело зависело от воли короля. Генрих, старая крыса, припомнил мне мое участие в баронской войне против его особы, но титул даровал. Может, решил, что я слишком молод ему перечить? Или просто больше никого подходящего под рукой в тот момент не оказалось. Став маркграфом Честерским, я поехал принимать во владение свой палатинат.

В Честере меня встретила супруга. За время моею отсутствия она превратилась из ребенка в молодую женщину, и, едва увидев ее, я с горечью понял, как долго болтался по свету без всякой пользы. Я осознавал, что тоже изменился, и отнюдь не к лучшему. Моя нареченная была в восторге от моего приезда, она, бедная, смогла обрести мужа, только потеряв отца, отныне я для нее был единственной защитой и опорой. Я вернулся к ней уже не мальчиком, но мужчиной, и, разумеется, вступил в свои супружеские права, стараясь быть внимательным и нежным, но проводить с ней время оказалось выше моих сил, я не хотел говорить о себе, а ее только я и интересовал. Она во всем стремилась мне угодить, старалась подражать придворным манерам, смущаясь своей провинциальности, простодушно расспрашивала меня о моих похождениях, вела исключительно куртуазные разговоры. Коротко говоря, делала все, от чего меня с души воротило, много бы я дал за возможность больше не слышать жеманных речей, и уж тем паче не говорить о своих «подвигах». Хвастаться мне было, мягко говоря, нечем, поэтому я мрачно отмалчивался. Я, конечно, прекрасно понимал, что моя милая жена ни в чем не повинна, что вся проблема только во мне, но поделать ничего не мог. Она, натосковавшись в одиночестве, взглянула на меня при встрече новыми глазами, взрослая женщина на взрослого мужчину, и влюбилась, а я был не в состоянии сразу ответить ей такой же любовью. Я продолжал относиться к Беатрис скорее как к младшей сестренке, чем как к жене, и оттого еще меньше проявлял к ней справедливости, коли уж не испытывал тех чувств, которые одни способны были смягчить мою досаду. Лучше бы она не любила меня так сильно. Чем больше она меня превозносила, тем больше у меня возникало поводов стыдиться себя. Я стал спешить прочь из дома, и никогда не стремился поскорее вернуться. Она подолгу оставалась одна, пока я разъезжал по своим землям, и оправданием мне служила необходимость управлять обширными владениями. Если же мне не удавалось изобрести себе какого-либо срочного дела, я целыми днями пропадал на охоте.

Не прошло и года… какое там года, много меньше, и я опять ее бросил. Повод был очень уважительный: Генрих II решил поддержать своего сына, Ричарда, пошедшего войной на Перигор. Я, как верный вассал, собрал своих людей и вернулся на континент. Весть о том, что у жены скоро будет от меня ребенок, нашла меня только некоторое время спустя в Кане, на Рождество. Сложно сказать, обрадовался ли я, должен бы, но я опять почувствовал себя виноватым, что так скоро оставил ее, оказалось, еще и в положении, и эта моя вина отравила мне радость. Тем временем, согласие в семье Плантагенетов вновь затрещало по швам, все переругались со всеми, мало того, старый король вечно ссорил своих сыновей между собой и, умышленно или нет, настраивал их против себя самого, а к тому времени немало масла в огонь подливал и Филипп Французский. В общем, при роскошном Рождественском дворе в Кане дела обернулись не менее остро, чем при начале первой баронской войны. Только теперь мне уже не за кого было прятаться, приходилось отвечать за все самому. Надо было выбирать, чью сторону принять, Старого короля или Молодого, непростая задача, они оба мои сеньоры, но воюют между собой, не я один попал в эту ловушку. Приходилось вертеться, что твой флюгер в ветреный день, каждый приспосабливался как мог, смешно мы воевали, приятель против приятеля, родственник против родственника, мы раскланивались, встретившись в бою: «Ну что, сир, не сразиться ли нам?» — «Пожалуй, отчего бы нет, сир, победитель получает коня со всем оружием». — «Идет. Берегитесь, атакую, сир!»

Признаюсь вам, Жан, когда Генрих Молодой умер от не знаю уж какой хвори и некоторые твердили, будто его постигла Божья кара, я не испытал ничего, кроме облегчения. Однако домой ехать я, опять же, не намеревался, если бы меня не разыскал гонец из Честера с известием, что моей жены нет больше среди живых, также как и моей дочери, которую Беатрис крестила Легацией в честь моей матери. Так вышло, я ни разу не видел своего ребенка. Меня не было рядом с моей бедной Беатрис, когда она потеряла нашу дочь, когда она сама умирала. Мне рассказали, что она перед смертью, уже не видя ничего вокруг, продолжала твердить мое имя. Она любила меня всем сердцем, а я не смог дать ей счастья, мне помешало сознание собственной испорченности. Между нами встали мои прегрешения, убийства и насилия, которые я совершил. Я согрешил и против Беатрис, я и ее заставил расплачиваться за свои пороки.

Граф закончил рассказ, прошел через всю комнату от окна и опустился рядом с Джованни на сундук. Джованни взял руку де Бельвара в свои, пододвинулся близко к нему и сказал тихо, почти шепотом, по очень отчетливо, выделяя каждую фразу, чтобы его слова произвели на графа должное впечатление:

— Ради вашего утешения, Гийом, я мог бы сказать: Беатрис на Небесах и давно простила вас, но вы и без меня это прекрасно знаете. Вам больно оттого, что ваше прошлое помешало вам любить ее. Вам кажется, ваши грехи и теперь не дают вам жить дальше. Что вы хотите, забыть? Это невозможно. К счастью, невозможно. Свои ошибки нельзя забывать, память о них позволит вам никогда вновь не совершать их. Раскаяние не наказание, оно благо, ибо очищает душу, как сказано в одном из ваших любимых псалмов: «ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда передо мною». Раскаяние — огонь, Божественный огонь, что сожжет в вашей душе солому заблуждений, чтобы остались лишь драгоценности Истины. Вы извлекли урок, теперь от вас зависит, пойдет ли он вам на пользу. Помните, и живите иначе.

После этого разговора де Бельвар некоторое время боялся. Это был, как говорят, страх задним числом, граф рассказал свою жизнь, не готовясь заранее, повинуясь благоприятному моменту, и только потом понял, что его откровенность могла стоить ему дружбы Джованни.