Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

Вася спрыгивает с телеги, ноги тонут в пыли. Опять забирается на телегу. Шумский ощущал боком худое мальчишеское тело.

Зуевские речения, порой самые ребячливые, а порой по-взрослому осмысленные, его незащищенность и в то же время желание защитить другого трогали Ксенофонта Шуйского. Недавно прихворнул, так Васька ни на шаг.

В Васькином рундуке лежал протасовский лечебник. Крестник отыскал какую-то царь-траву, приготовил настой.

— Ну-ка, дядя Ксень, разевай пасть и бороду убери — поить буду.

Ночью у постели сидит:

— Чайком побалуешься?

Чу-у-дак! Стережет…

— Иди спать, дурень.

— После отосплюсь, ты лежи…

Зуев неосознанно искал в старике защиту. А какая от старика защита? Разве Никита Соколов иногда легонько стукнет мальчишку по затылку, чтоб не очень донимал, так Шумский мигом вскинется:

— Чего мальца забижаешь?

— Обидишь его, как же…

Чучельник в последнее время часто ободрял мальчика:

— Тебе на роду написано путешествовать.

— А как знаешь?

— Линия у тебя на лбу — путешественная.

Вася нащупывал на лбу путешественную линию, да так и не мог ее найти. Смеялся:

— Врешь ты все, дядь Ксень.

Телега осела — колесо соскочило.

Ерофеев спрыгнул на дорогу:

— Ремонт станем делать науке…

Паллас вылез из своей обшарпанной кареты, прошелся вдоль конного обоза, учиняя смотр команде. Распорядился о привале.

Вася мигом разжег костер. Паллас подсел рядом на сваленный дуб, собрал в ладонь круглых точеных желудей, любовался ими — на макушку каждого желудя напялена твердая щербатая шапочка.

— Петр Семенович, — спросил чучельник, — что же это за дело? Иди скоро — нагонит горе, иди тихо — нагонит лихо.

Шумский разглядывал желуди на ладони Палласа, как бы пытаясь разгадать тайный ход мыслей начальника экспедиции.

— А мы и от горя и лиха убежим!

— Вот только где пристанем? — продолжал свою линию хитрый чучельник.

— Господь знает, — отшутился Паллас.

Вася нарвал смородинного листа, заварил в котле чай, обнес команду кружками с наваристым кипятком. Набил тюфяки свежим сеном, благо рядом с дорогой островерхо торчал стожок.

Вместе с егерями погнал лошадей на водопой. Речка открывалась сразу же за опушкой, нешироко и плавно скользя в лозняке.

— Не искупаться ли? — предложил Шумский. — Может, такая погодка и не предвидится больше.

Шумский стоял посреди речки, ему было по плечи, борода лежала плашмя на воде, подталкиваемая течением. Растирал грудь, ухал от блаженства. Вася незаметно подплыл к нему. Старик присел, ужом перевернулся, поднырнул под Зуева, бородой огладив живот мальчика.

— Щекотно! — Вася набрал полную грудь воздуха, нырнул поглубже. Вскинул руку, мазнул старика илом.

Шумский отфыркивался, брызги летели от него во все стороны. Он был похож на купающегося коня. Паллас с берега наблюдал за ними.

— Чисто дети! — не сдержался Соколов. — Стар что млад.

Из леска послышался голос Ерофеева:

— Господа-судари, починена телега.

— В путь! — скомандовал Паллас. — Всякий час дорог.

Шумский запричитал:

— Ой, вылезать неохота, век бы плескался.

— Вылазь первым, — крикнул Вася.

— Нет, ты первым…

— А давай считаться, кому первым. Огурец, огурец, не ходи на тот конец, там волки живут, тебе ноги подшибут. Я не тятькин сын, я не мамкин сын, я на елке рос, меня ветер снес, я упал на пенек, поди на берег, паренек…

— Чисто дети! — непроизвольно, словами Соколова, произнес Паллас. — Чисто дети. — Еще раз строго скомандовал: — В путь, в путь!

Прибыли на постоялый двор.

Паллас ночью подкрался к спящему чучельнику:

— Вставай! Есть конфиденц-разговор.

Сидели в крошечной комнатушке, озаренной коптящей лампадой.

— Телом ты крепок, а каков духом? — неожиданно спросил Паллас.

Странному началу конфиденц-разговора Шумский не удивился.

— У нас, Петр Семенович, говорят: духом кротости, а не палкой по кости.

— Замысел один не дает покоя, вот и думаю: справишься ли?

— Ежели силой не выдержу, хитростью возьму. Где хитрости не хватит — смекалкой. А ежели и тут растеряюсь, буду на доверие полагаться.

— Это как же?

— А вот так, Петр Семенович. Как Цицерон говорил: доверие можно снискать, если нас признают дальновидными и справедливыми.

— Да ладно, ближе к делу, коль дальновиден. Маршрут мой, как Академией задумано, — на восток. А есть мысль тебя направить в северные тундры, в низовья Оби. Цель такая: все, что можно, узнать о тамошней стране — о зверях, растениях, обычаях остяков и самоедцев. Пойдешь?

— Как прикажете…

— Просить стану.

— Я старик любопытный. Авось не сожрут самоеды: что с меня взять?

— Чучела тундровых птиц и животных весьма нужны! И осмотрительность твоя нелишняя…

Паллас помолчал.

— Кто б, по-твоему, отряд мог возглавить?

— А то сами не знаете… Знаете, уже решили, — засмеялся чучельник. — Вижу, у меня глаз острый.

— Острый, острый, — ублажил старика Паллас. — И ум острый.

— Это есть, — так же весело согласился чучельник.

— Так что?

— А то, Петр Семенович, есть люди, у которых происхождение незнатное, чья ранняя юность протекает в безвестности, должны ставить себе высокие цели. И лишь подвигами украсится их жизнь.

— Далеко сети раскинул. Цицерон!

— Зуева бы, Петр Семенович, назвал.

— А Соколов? А Вальтер?

— Против них ничего не скажу. Зуев же способнее для экспедиции.

— Предугадал ты мой выбор. Рад тому. Так и извещу Академию: предводительство в тундры препоручено Зуеву.

— Ерофеева с нами отпишите. Васька его выручил. Казак в долгу не останется. Так полагаю.

— Если полагаешь…

Утром Шумский был загадочен и неприступен.

— Думаешь, не знаю, что ночью с Палласом разговаривал? — подловил на дворе чучельника Вася. — Об чем толковали?

— Об чем? — Шумский прикрыл веки, дабы тайна не выглянула на свет божий. И прочел вирши:

Сам Паллас пользует доверием! Вот так, господа непонимающие.

Шумский даже на студентов начал свысока поглядывать. Прищурится, оглаживая бороду, и со знакомым акцентом (чем не Паллас?) одобрит работу спутников по отряду:

— Да, господа, натуралисту ничего не может быть лишне и бесполезно.

На Соколова прикрикнул:

— Уж какой ты неходкий…

— Отстань! — огрызнулся Никита. — Тоже герр Шумский.

— А и герр. Ты, Никита, в обиде, что ли, на меня? — Шумский соскребал чешую с огромного сома. — Пошто так?

Ничто в мире не распространяется так скоро, как тайна. Шумский чувствовал себя единственным ее держателем, а тайна уже вовсю гуляла по свету.