Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

На одиннадцатый день восстания в лагерь вернулся Ламид.

Он привел с собой из области Ателлы по меньшей мере шестьсот новых бойцов, вооруженных рогатинами, косами или просто обожженными на огне кольями.

На общем собрании воинов Ламид предложил провозгласить Минуция царем. Это предложение было встречено бурей восторга.

— Мы не какие-нибудь разбойники с большой дороги, — говорил фессалиец, выступая на собрании. — Мы поднялись с оружием в руках за святое дело свободы против своих угнетателей. Или мы не достойны того, чтобы нами предводительствовал муж, возведенный в царское достоинство?

Во время своего пребывания в области Ателлы люди Ламида случайно захватили там повозку бродячих актеров. Среди различных театральных костюмов Ламид отобрал царскую диадему, скипетр и пурпурные одежды — все эти вещи предназначались, по словам актеров, для исполнителя роли Тарквиния Гордого в трагедии Луция Акция «Брут».

Ламид, давно вынашивавший мысль о короновании Минуция, приказал увезти все это с собой, в лагерь Минуция под Ацеррами.

И вот Минуций под немолчный грохот оружия и ликующие вопли своего войска предстал перед ним в сверкающей на голове диадеме, в парадной латиклавии с широкой пурпурной каймой и накинутом на плечи пурпурном плаще. В правой руке он держал золоченый скипетр. Его сопровождали двадцать четыре ликтора, несшие на плечах связки розог с воткнутыми в них топорами.

Минуций обратился к воинам с подобающей в таких случаях речью, в конце которой объявил, что на следующий день поведет их к Капуе — столице Кампании.

На последние его слова восставшие отозвались радостным громовым криком.

Прохладным, но ясным утром Мемнон и Ювентина, простившись со стариком Сальвидиеном, покинули его гостеприимный дом.

Через четверть часа, пройдя главной улицей через всю Кайету, они уже были в заезжем дворе у Формианских ворот.

Мемнон расплатился с хозяином, запряг лошадь в двуколку, усадил в нее Ювентину, после чего занял место возницы, и вскоре повозка, выехав со двора, загремела колесами по неровной дороге в направлении Формий.

Во второй половине дня они добрались до Минтурн.

Перед отъездом они довольно долго обсуждали, как им представляться в заезжих дворах и гостиницах. Этим не стоило пренебрегать.

Мемнон предложил, что будет играть роль раба-телохранителя при состоятельной молодой особе из какого-нибудь латинского города.

— Нет, милый, — возразила ему Ювентина, — тогда тебе придется проводить ночи на конюшнях в заезжих дворах или в грязных каморках при гостиницах, как и подобает рабу. Подумай сам, прилично ли будет молодой женщине из свободного сословия ночевать вместе в одной комнате со своим красавцем рабом? Люди ведь все примечают. Пойдут всякие толки, шушуканье, смешки, а то и опасные для нас подозрения. К чему нам привлекать к себе излишнее внимание?..

Ювентина настаивала на том, чтобы они путешествовали как супружеская пара, напомнив, что хозяин трактира в Кайете ничуть не удивился, когда они назвались ему мужем и женой.

Мемнон не стал спорить, и они договорились, что он будет изображать грека Артемидора Лафирона, судовладельца из Брундизия.

Ювентина решила называться Веттией. Ее правильная латинская речь ни у кого не должна была вызывать сомнений в том, что она уроженка Рима, дочь вольноотпущенника, которому Ювентина придумала длинное и пышное имя Спурия Веттия Пурпуреона.

А мнимому Артемидору Лафирону, говорившему по-латыни с сильным греческим акцентом, предстояло объяснять любопытным, что он свободнорожденный грек из сицилийского города Гелора (в этом приморском городке Мемнон часто бывал и знал его основные достопримечательности), что несколько лет он жил в Риме, а потом переселился в Брундизий.

— Прекрасно! — весело говорил александриец. — Я буду повсюду разглашать, как я счастлив, что взял в жены прелестнейшую дочь римского отпущенника Спурия Веттия Пурпуреона, и как безумно я в нее влюблен.

О Брундизии они имели кое-какие представления благодаря Сальвидиену, который довольно подробно описал один из кварталов этого города, где, согласно сочиненной им легенде, Мемнон и Ювентина были постоянными жителями, и даже для пущей убедительности назвал несколько имен проживающих там граждан, с которыми сам был знаком. Все это, по мнению Сальвидиена, должно было помочь им обоим выглядеть естественно, не вызывая ни у кого подозрений.

До самых Минтурн погода стояла солнечная и безветренная.

Поля уже начинали зеленеть. Весеннее солнце в течение последних дней с утра до вечера согревало всходы по всей поверхности земли.

Двуколка передвигалась с малой скоростью. Адаманта приходилось беречь — Мемнон обнаружил, что бедное животное основательно посбивало себе копыта. Поэтому он лишь изредка пускал его крупной рысью.

Неподалеку от городских ворот находился конный двор, где путешественники оставляли своих лошадей и повозки, прежде чем отправиться на поиски гостиницы в самом городе.

Мемнон остановил двуколку и высадил Ювентину, по ее просьбе, у выстроившегося вдоль дороги длинного ряда таберн.

Здесь толпились люди и шла бойкая торговля. Ювентина, заметив лавку с продававшимися в ней одеждой и тканями, решила приобрести себе головную накидку.

Мемнон поехал на конный двор и там сразу договорился с одним из слуг, чтобы тот подобрал коню специальные башмаки [401].

Хозяин конного двора, родом грек, разговорившись с Мемноном и узнав, что он и его жена направляются в Брундизий, покачал головой и сказал:

— Не в добрый час вы пустились в путь по Аппиевой дороге.

— Почему? — искренне удивившись, спросил Мемнон.

— Разве ты не слышал, что сейчас творится в Кампании? — спросил хозяин.

— Честно сказать, в пути нам редко приходится с кем-нибудь поболтать — мы с женой больше воркуем друг с другом наедине, — сказал Мемнон и, как бы оправдываясь, добавил: — Знаешь ли, мы только недавно поженились…

— А, так это ваше свадебное путешествие! — добродушно улыбнулся хозяин, но тут же сдвинул брови. — Советую вам быть очень осторожными, особенно в области Капуи. Третий день оттуда приходят нехорошие вести…

— Да что там происходит?

— Рабы взбунтовались. Говорят, дело нешуточное. Мятежники уже поубивали многих свободных и не щадят даже рабов, если они отказываются к ним присоединиться. А во главе этого сборища — трудно в это поверить — какой-то римский всадник…

— Римский всадник? — недоверчиво переспросил Мемнон. — Ты хочешь сказать, что благородный римский всадник возглавил взбунтовавшихся рабов?

— Я даже записал на память имя этого разбойника… Постой-ка, куда она запропастилась? — хозяин стал шарить у себя за пазухой и вскоре вытащил табличку, всю исписанную грифелем. — Ну вот, пожалуйста, — сказал он, найдя на ней нужную запись. — Минуций его имя… Подумать только, ведь род Минуциев очень древний и знаменитый. В прошлом году, помнится, здесь проезжал консуляр Марк Минуций Руф, победитель фракийцев…