Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Севернее города возвышалась гора Тифата, вершина которой в этот час была озарена яркими лучами солнца. На склоне горы можно было различить храм, окруженный рощей. Это был знаменитый во всей Кампании храм Юпитера Тифатского. А на самой вершине горы в глубине священной рощи находился не менее знаменитый и почитаемый в этих местах храм Дианы Тифатины.

Лукулл окинул взглядом цепь холмов, тянувшихся от Вултурна к Тифатской горе и дальше — в направлении Калатии.

Местность была ему знакома. В Капуе он бывал несколько раз проездом в Брундизий, откуда он морем совершал путешествия в Грецию. Лукулл посещал там Афины и другие города, обучаясь греческому языку и слушая ученых мужей.

Еще юношей он познакомился в Афинах со стариком Панэтием, у которого учились в свое время Сципион Эмилиан, Лелий Мудрый [402], Рутилий Руф и многие другие из числа сенатской знати.

Среди учеников Панэтия был и молодой Посидоний [403]из Апамеи, человек исключительных способностей.

Во время пребывания в Афинах Лукулл сдружился с ним и даже брал у него уроки истории. Посидоний уже в то время работал над своим историческим трудом, замыслив продолжить «Всеобщую историю» Полибия [404].

Покидая Афины, Лукулл пообещал своему другу-греку присылать достоверную информацию из Рима, но обещание это сдержал с опозданием в несколько лет, и лишь в минувшем году отправил первые письма на Родос, где Посидоний к тому времени открыл собственную философскую школу и куда однажды совершил поездку по своим делам Метелл, шурин Лукулла, доставивший философу его «записки», составленные, правда, не им самим, а рабом-грамматиком, которого он купил за большие деньги, убедившись, с какою легкостью и остроумием тот описывал события и интриги, происходившие в Риме.

Посидонию эти записки пришлись по душе, и он прислал Лукуллу благодарное ответное письмо.

После своей победы на прошлогодних преторских выборах Лукулл уже мнил себя выдающимся деятелем. Он был полон честолюбивых надежд прославить свое имя. Военные лавры Эмилиана, Мария, Метелла не давали ему покоя. Он страстно желал увидеть свое имя в консульских фастах или на страницах исторических трудов. Поэтому он дорожил дружбой и перепиской с талантливейшим греком в надежде, что тот когда-нибудь отведет ему место в своих сочинениях.

Отправляясь в поход против мятежных рабов в Кампанию, Лукулл уже обдумывал свое послание Посидонию.

Можно было начать его с красивого рассказа о пылкой любви молодого римлянина к чужой рабыне, отличавшейся восхитительной красотой. Любовь толкнула юношу на совершенно безумный поступок, ибо он, не имея средств выкупить возлюбленную, решил поднять восстание рабов. А что? Такое начало должно понравиться Посидонию. Ну, а трагическая развязка этой истории будет связана с его именем, именем Лукулла…

— Итак, молодые люди, — прервав свои честолюбивые мысли, обратился Лукулл к трем своим юным контуберналам, которые держались рядом с ним в почтительном молчании. — Перед вами арена будущих военных действий. Где-то там, на одном из этих Тифатских холмов, засел наш маленький Ганнибал. Кажется, твой отец [405], — с легкой доброжелательной улыбкой взглянул он на Целия Антипатра, — твой отец весьма подробно описал одно из самых ожесточенных сражений, происходившее в этих местах во вторую войну с пунийцами? Ну-ка, напомни нам, Антипатр, и, если тебе нетрудно, покажи на местности, где сражались доблестные наши предки Аппий Клавдий [406]и Квинт Фульвий [407], чтобы помешать Ганнибалу вызволить Капую из осады?

Этот вопрос застал молодого Антипатра врасплох. Он густо покраснел, но быстро справился со смущением и принялся довольно бойко рассказывать:

— Армия Фульвия стояла лагерем у Юпитеровых ворот, ближе к Тифатской горе. А Ганнибал со своим войском подошел туда со стороны Калатии. У пунийца была отборная пехота с конницей и тридцать три слона. Аппий Клавдий со своими легионами находился перед Флувиальскими воротами, обращенными к нам, то есть к Вултурну и Казилину, который незадолго до этого римляне отбили у карфагенян. Так что за свой тыл Клавдию нечего было опасаться. Хуже обстояло у Фульвия и командовавшего конницей шести легионов Нерона, потому что перед ними стоял со всеми силами сам Ганнибал, притом Калатия была во власти карфагенян и оттуда можно было ожидать внезапного нападения. Поэтому Нерон со своей конницей расположился вдоль дороги на Свессулу, прикрывая правый фланг и тыл легионов Фульвия, на которого Ганнибал обрушился с Тифатских холмов. Начало сражения было неудачным для римлян. Легионы дрогнули, центр был прорван слонами, и трем из них удалось подойти вплотную к валу римского лагеря. У квесторских ворот [408]эти слоны были убиты и своими тушами завалили ров. Около пятисот врагов по тушам слонов, как по мосту, ворвались в лагерь Фульвия, но Ганнибал не успел оказать им помощь и все они были перебиты. В конце концов, ничего не добившись, Ганнибал вынужден был отступить к Тифате, узнав, что со стороны Вултурна отчаянная вылазка Бостара и Ганнона [409]была отражена Аппием Клавдием, хотя сам он получил смертельную рану. Вот тогда-то у Ганнибала зародился план двинуться всем своим войском прямо на Рим, чтобы осаждавшие Капую римляне, испугавшись за родной город, сняли осаду и поспешили на его защиту. Но, как вы хорошо знаете, Фульвий не снял осаду и вывел из-под Капуи на помощь Риму только часть находившихся там войск.

На этом Антипатр прервал свой рассказ, очень польщенный тем, что Лукулл с видимым интересом его выслушал.

«Летописью» своего отца Антипатр чрезвычайно гордился. Она принесла отцу славу, почет и звание сенатора. Хотя этот большой исторический труд был написан на греческом языке, любознательный юноша в постоянных беседах с отцом хорошо ознакомился с его содержанием. Сам он еще не мог достаточно хорошо читать по-гречески. Изучение этого языка давалось ему с большим трудом.

Капуя основательно подготовилась к встрече с римским претором и его солдатами.

По приказу городского префекта Цельзия Гельвинована вблизи Флувиальских ворот построен был укрепленный лагерь, способный вместить по меньшей мере четыре тысячи человек. Префект не знал, что надменный сенат почел унизительным для Рима послать против взбунтовавшихся рабов более одной когорты.

Лагерь возвели в одну из последних ночей воины гарнизона, добровольцы из горожан и многочисленные рабы. Строительные работы не были замечены мятежниками, для которых выросший за ночь лагерь, опоясанный глубоким рвом и крепким частоколом, явился полной неожиданностью.

В то время, как уставшие с похода солдаты претора, сворачивая с Алпиевой дороги, отряд за отрядом входили в устроенный для них лагерь, сам Лукулл и его свита поскакали к Флувиальским воротам, возле которых собралась большая толпа капуанцев вместе с префектом.