Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Мемнон был поражен услышанным.

Эта неожиданная новость многое объясняла.

Когда он поделился ею с Ювентиной, та была потрясена еще больше, чем он.

У них даже не шевельнулась мысль, что под именем известного им Минуция мог действовать совсем другой человек.

— Теперь все ясно и понятно, — возбужденно говорила Ювентина, — Так вот для чего он закупил в кредит столько оружия! Вовсе не для перепродажи его в Самнии, как он всех уверял. Конечно, конечно! Эти его постоянные разговоры о неизбежном вторжении кимвров в Италию… Помнишь, я передавала тебе его слова о том, что, как только кимвры начнут продвигаться к Риму, рабы толпами будут к ним перебегать и что римлянам во избежание этого следовало бы освобождать самых сильных из них для пополнения вспомогательных войск? Значит, это были не пустые разговоры? Ты, Мемнон, можешь думать что угодно, но я, столько натерпевшаяся от господ… О, я буду молиться на него, если ему удастся…

— Удастся что? — спросил Мемнон.

— Если ему удастся поднять на борьбу всех, кто стонет под игом рабства, — договорила Ювентина, гневно сверкнув глазами. — Сколько можно терпеть позор, издевательства, пытки? Разве это естественно, когда одни люди помыкают другими, как бессловесными животными?.. Даже римлянин пришел к мысли, что против этого подлого города и против этого народа-разбойника все угнетенные должны поднять оружие. Пусть кимвры не оставят камня на камне от Рима — невелика потеря. Знаешь, что я слышала однажды от Минуция? Он говорил, что многомиллионному населению Италии нужен новый Фурий Камилл, который пройдет по стране подобно очистительному огню.

Мемнон вздохнул.

— Я тоже, как и ты, ненавижу рабство, — сказал он, — но я всегда относился к нему, как к неизбежному злу. Думаю, на суше несчастным рабам и всем отверженным не устоять против сильных мира сего… Нет, я думаю, что только море еще как-то спасает тех, для кого невыносимы рабские узы, хотя, — он снова вздохнул, — хотя нет ничего более ненадежного и шаткого, чем судьба, связанная корабельными канатами…

Разговаривая, они пошли в город искать гостиницу.

— Остановимся в самой лучшей, — решительно заявил Мемнон, в поясе которого было не меньше четырехсот денариев. — Позволим себе попутешествовать с такой же роскошью, как Метелл Нумидийский или Марк Эмилий Скавр…

В центре города они увидели большой трехэтажный дом с ярко размалеванной вывеской, на которой изображены были Аполлон и Меркурий. Оба бога полулежали за обеденным столом в пиршественных венках и с чашами в руках.

Надпись на вывеске гласила:

Здесь Меркурий обещает выгоду,

Аполлон — здоровье,

хозяин — хороший прием со столом

и прекрасными спальными комнатами.

Кто войдет сюда,

будет чувствовать себя превосходно!

Слуга у входной двери подтвердил предположение приезжих о том, что эта гостиница является перворазрядной, что комнаты в ней просторны, хорошо обставлены и поэтому стоят дороже, чем в других деверсориях города.

Хозяин заведения встретил их с величайшей любезностью и сам проводил обоих в действительно уютную и даже роскошно убранную комнату с широкой двуспальной кроватью.

Ювентина была в восторге.

Когда хозяин оставил их одних, Мемнон заключил ее в свои объятия и нежно прошептал:

— Это немножко получше, чем шалаш в Таррацинском лесу.

Они собирались продолжить путь на следующий день, но рано утром проснулись от страшного грохота и увидели из своего маленького окна затянутое мрачными тучами небо, на котором то и дело вспыхивали зигзаги молний.

На город обрушилась сильнейшая гроза.

Нечего было и думать о путешествии в такую погоду. Но Мемнон и Ювентина в этот и последующие два дня, пока бушевало ненастье, мало были огорчены, напротив, радовались в душе предоставленной им самой природой возможности немного поблаженствовать в этой роскошной гостинице.

Денег у них было предостаточно. Они чувствовали себя богачами. Их обслуживали приветливые рабы, подававшие им завтрак чуть ли не прямо в постель. Хозяин оказался человеком добрейшей души и постоянно заботился о том, чтобы они не испытывали каких-либо неудобств.

Обедать они не без опаски выходили в летнюю столовую на нижнем этаже, стараясь там подолгу не задерживаться. Мемнон особенно рисковал — гладиатора мог узнать любой из побывавших в Риме на последних больших играх, в которых он прославился как герой. Поэтому они большую часть времени проводили в своей комнате и предавались радостям любви, а в перерывах между ласками и поцелуями говорили о Минуции, о судьбе поднятого им мятежа, а также о своих друзьях-гладиаторах, гадая, удалось ли им спастись.

Мемнон охотно рассказывал подруге о своей жизни в Александрии и очень неохотно о том, как он жил на Крите. Ювентина поняла, что с Критом у него связаны не самые лучшие воспоминания.

Подробно он поведал ей только о своей пиратской добыче, припрятанной в потайном месте в развалинах какого-то древнего критского города.

— Странные развалины, — задумчиво говорил он, играя белокурыми локонами распущенных волос Ювентины, которая слушала его, блаженно закрыв глаза. — На холме, где они находятся, я не заметил даже малейших следов каких-либо укреплений. Как видно, тогдашние жители Крита были настолько могущественны, что не боялись нападения со стороны моря. Но, видимо, они ослабили себя междоусобной борьбой, и этим воспользовались завоеватели, которые высадились на острове и погубили незащищенные города с их прекрасными дворцами. Теперь Крит наводнили пришельцы со всего мира, по берегам его разбросаны стоянки и крепости пиратов. А города древних критян лежат в развалинах, и никто ничего не помнит о тысячелетней истории их существования и об именах правителей этих некогда цветущих городов. Некоторые считают, будто причиной гибели древнего Крита были не завоеватели, а разрушительные землетрясения. Поэтому нынешние островитяне испытывают к этим руинам священный трепет и обходят их стороной, полагая, будто детей Миноса постигла кара богов за какое-то страшное кощунство. Сам-то я никогда не был склонен верить всяким россказням на этот счет и облюбовал древние развалины, чтобы прятать в них деньги, добытые в пиратских набегах. Я не собирался долгое время оставаться пиратом. Мне нужны были деньги, чтобы обеспечить себе независимость, я мечтал обрести покой и заняться каким-нибудь делом, достойным свободного человека. Ни о чем другом я тогда не думал. О возврате на родину не приходилось помышлять — там по-прежнему шла династическая борьба, там я был лишний. Мне полюбилась Кидония, где мне не раз случалось бывать. Этот город на берегу моря, хотя и отдаленно, напоминал мне родную Александрию. Я хотел навсегда в нем поселиться. Один. Ни одной женщины, достойной того, чтобы я мог навек связать с ней свою жизнь, я так и не встретил. Ни одна из тех, с кем я был близок, не приносила мне утешения, ни одну из них я не воспринимал всерьез… Наконец, я нашел тебя, нашел там, где я, казалось бы, обречен был потерять всякую надежду. Если бы ты знала, Ювентина, как опустошена была моя душа до встречи с тобой, но теперь… Иди ко мне! Я наверху блаженства, когда обнимаю тебя, ощущаю биение твоего сердца, упиваюсь невыразимой прелестью твоих глаз. Я весь полон тобой, своей, твоей любовью и… странное чувство… порой мне хочется, чтобы ты целиком вошла в меня и жила во мне… Смешно, не правда ли?