Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

Часы били четыре, когда в зале появился пишхедмет и подал на подносе господину Ф... эс-сальтанэ пакет.

— Телеграмма, — сказал Ф... эс-сальтанэ, распечатывая пакет, и подумал: «Должно быть, сообщение об их приезде в Кум».

Его больше всего удивило, что между часом отправления телеграммы и ее приема была что-то очень уж маленькая разница: всего четыре часа. Совершеннейшая диковина в Персии, где телеграммы большей частью приходят на место назначения на четвертый или пятый день.

Мне не забыть никогда, как летом 1929 года, едучи в Зенджан, я в пятницу вечером отправил телеграмму о выезде. В субботу утром я выехал. В четверг рано утром прибыл я в Зенджан и после обеда, когда я отдыхал с дороги, раздался стук в дверь: принесли телеграмму о моем выезде.

Как принято в Персии, Ф... эс-сальтанэ вытащил из кошелька кран и подал его для анама пишхедмету, курьеру телеграфа.

Много в Персии забавного, и одна из самых забавных вещей — это анам курьерам телеграфа. Бедный перс ко всему привыкает быстро, но зачастую эта простота обходится ему дорого. Во всем мире, конечно, люди дают и берут анамы, но, должно быть, только в Персии это является законом, неисполнение которого навлекает на вас неприятности. Неизвестно, кто был тот первый перс, который при введении в Персии телеграфа, чрезмерно обрадовавшись известию, принесенному ему телеграммой, и желая обрадовать и того, кто ее доставил, дал первый анам первому курьеру телеграфа. Курьер взял и сказал себе: «Недурно! Если везде будут давать анам, делишки наши пойдут хорошо». И с тех пор начал повсюду нахально требовать анамы. И так до наших дней, когда это окончательно вошло в привычку, а управление телеграфов, ко всеобщему удивлению, как будто ввело ее в кодекс обязательных постановлений. И теперь — странная вещь! — приходится давать анам не только тогда, когда телеграмма принесла тебе радость, но и тогда, когда она сообщает тебе о смерти любимого человека, или о том, что тебя прогнали с важного поста.

— А ну, посмотрим, что они пишут, — сказал Ф... эс-сальтанэ и, беззаботно развернув телеграмму, поднес к глазам.

шахзадэ К... увидел, что его почтенный друг читает слишком внимательно и лицо его постепенно меняет окраску. Ф... эс-сальтанэ покраснел, а так как от природы он был смугл, то лицо его приняло сине-багровый оттенок.

Телеграмма упала у него из рук.

— Мою дочь похитили, — сказал Ф... эс-сальтанэ.

Шахзадэ подхватил с пола телеграмму:

«Тегеран, Хиабан... Хезрет ага Ф... эс-сальтанэ. Прискорбное событие Кушке-Насрет Мэин исчезла коляске другая женщина. Куме женщина тоже исчезла уведомлено жандармское пока безрезультатно ханум припадок сожалению докторов пока нет срочно необходимо ваше вмешательство. Фирузэ».

Прочтя телеграмму, шахзадэ тоже переменился в лице.

Еще бы: это происшествие разрушало все его планы на то, что можно поправить денежные обстоятельства путем брака Сиавуша и Мэин.

Ф... эс-сальтанэ был поражен в самое сердце. Во-первых, он любил свою дочь, а кроме того, он чувствовал, что почва, на которой должен быть поставлен его депутатский стул, проваливается: шахзадэ теперь не станет хлопотать о его депутатстве.

Минут пять они ничего не говорили. На лбу Ф... эс-сальтанэ проступили капли холодного пота.

«Как разыскать Мэин? — спрашивал он себя. — И кто это сделал?»

И вдруг на губах его само собой очутилось нужное слово. Он прошептал:

— Ферох.

Мы расстались с Мэин в Кушке-Насрет в тот момент, когда она, предоставив матери и Фирузэ собирать вещи, вышла из чапарханэ, чтобы сесть в карету.

Было по-прежнему темно, хоть глаз выколи. Сходя с крыльца михманханэ, Мэин говорила себе: «Главное — не перепутать карету, а то весь наш план рухнет».

Сердце ее трепетало, но не от страха: она хорошо знала Фероха и не боялась довериться ему и ехать с ним.

Сердце трепетало от волнения при мысли, что сейчас ей придется ударить по самодурству и упрямству отца. Кроме того, что жалела мать, которую очень любила.

«Бедная мама будет много плакать, много будет страдать. Но что же мне делать? Ведь она не хотела слушать меня...»

Она увидела впереди себя две кареты, стоявшие одна позади другой, и возле первой из них различила Хасан-Кули и сурчи, возившихся с лошадьми.

Из второй кареты на землю упал вдруг слабый белый свет и вновь погас. Потом Мэин увидела в окне кареты Фероха, следившего за каждым ее движением.

Мэин, не колеблясь, подошла, и в ту же минуту дверца кареты открылась, две сильные руки подняли ее на воздух и она очутилась внутри кареты.

— Я не думал, что ты окажешься такой храброй, — сказал тихо Ферох. — Ну, теперь все хорошо. Какое счастье, что я теперь могу хоть на некоторое время не разлучаться с тобой.

Голосом, полным тревоги, Мэин ответила:

— Молчи пока! Сделай так, чтобы нам скорей уехать из этого места.

— Пока они не уедут, — сказал Ферох, — нам уезжать нельзя, это может вызвать у них подозрение.

И в полной темноте, с бьющимися сердцами, они стали ждать.

Через несколько минут вышла Мелек-Тадж-ханум, за ней Фирузэ; они уселись в карету и двинулись в Кум.

Джавад легко вспрыгнул на козлы и их карета тоже быстро покатилась.

Не отъехали они и ста шагов от Кушке-Насрет, как Ферох, приблизив свое лицо к лицу Мэин, почувствовал, что по щекам ее текут слезы.

Теперь, когда все решилось, мужество оставило Мэин и она горько заплакала.

В неописуемом волнении Ферох взял ее руку, приложил к своим глазам и сказал:

— Мэин, дорогая, зачем же ты плачешь? Не плачь, Мэин, если не хочешь разбить мне сердце. Мы скоро уведомим мать обо всем, и она будет знать, что ты находишься в безопасном месте, и до самого того дня, когда ей удастся получить согласие отца на нашу свадьбу, она всегда будет иметь от нас весточку о твоем здоровье.

Но слова Фероха не подействовали на Мэин и нисколько не облегчили ее боли. Она продолжала плакать, тихонько повторяя:

— Бедная мать! Бедная! Как она несчастна! Она же ведь не виновата, она ничего не понимает. А теперь, узнав о моем исчезновении, она еще до нашего извещения, может быть, умрет от горя, и я потеряю ее навсегда. Вернемся, Ферох, вернемся, поедем в Кум, найдем там маму, станем умолять ее оба и добьемся от нее согласия. Пусть там будет наша свадьба.

Ферох лучше Мэин знал характер ее матери и понимал, что на это мало надежды. Но Ферох любил Мэин. Он хотел, чтобы Мэин была довольна и счастлива. Ферох не мог видеть ее слез, разбивавших ему сердце. Он сильно постучал в переднюю стенку кареты. Сурчи и Джавад прислушались: Ферох кричал:

— Стой!

Карета остановилась.

— Мэин, не плачь, иначе я убью себя... Ты видишь, мы возвращаемся. Вернемся, и я вручу тебя твоей матери, которая не хочет твоего счастья. И что бы со мной ни стало, если бы мне даже пришлось годами скитаться одинокому в пустыне, я не трону тебя, лишь бы тебе было хорошо.